Бои местного значения - Дмитрий Аркадьевич Зурков

— Этот-та?.. — Михал Михалыч, снова кряхтя, принимает вертикальное положение и вдруг сильно пинает лежащего козлобородого по раненой ноге, отчего тот чуть ли не клубочком съёживается, выдавая в эфир почти паровозный гудок. — Эта — купец Федька Палюгаев, чтоб ему на том свете котёл поболе и смолы пожарче! Да и не купец, так, купчишка. Где сам приворует, где пограбленное продаст… А вот ентого не знаю.

Митяевский казак пинками вгоняет в круг света от костра и красивым крюком «в душу» роняет на землю связанного незадачливого беглеца, нырнувшего под телегу, после чего передаёт мне только что снятый с «джентльмена» интересненький такой трофей — разборный охотничий карабин на основе 96-го маузера… Тут же появляется и сам сотник, негромко докладывающий:

— Остатние — все «холодные». У нас потерь нету. Силантию тока кобыла под ж… пу дала, когда полыхнуло.

— Добро. Собирай трофеи, телеги не трогать.

— Ну куда уж мне! Я стока и не выпью! — Митяй весело ухмыляется и начинает проводить внеплановую инвентаризацию.

А я прерываю диалог двух представителей торгашеского сословия, щедро сдобренный нецензурными эпитетами:

— А ну, цыц!.. Ну, Федька, мать твою вперехлёст до поросячьего визга, — рассказывай.

Федьке годков уже под полсотни, но, принимая во внимание своё не очень завидное положение, решает не обращать внимания на разные там фамильярности и угрюмо переходит к сути дела:

— Чё хошь?..

— Ну, все мы чего-то хотим, любезнейший. — Чего-то меня на красноречие пробило. — Михалка вон Михалыч обозик свой дотащить хочет. Ты — жить хочешь, хоть жизнь у тебя поганенькая, да и ножка вот побаливает.

Присаживаюсь на колено и похлопываю ладонью чуть повыше раны, отчего собеседнику приходится сдерживаться изо всех сил, чтобы не заорать от избытка впечатлений.

— А я вот узнать кое-что хочу. Нет, не то, о чём ты подумал. Твои дела с Михайлой — то твои дела, и мне до них интереса нет. Ты мне расскажи-ка как звать твоего дружка, который вон валяется…

— Да не дружок он мне, так, знакомец… Разгуляем прозвали…

— Угу-м… И это всё? — Добродушно повторяю свой вопрос. — Феденька, а ты больше ничего не скажешь, а?.. Совсем-совсем ничего?.. В молчанку играть будешь?

Судя по насупленной морде — будет. Добро, тогда постращаем малость.

— Тебе хоть и годков поболе моего, а всё ж дурашка ты глупая и неразумная. Я сейчас вот эту веточку обломаю до нужного размера… — Подбираю из травы длинный сучок. — Потом в ранку тебе и засуну. И буду крутить-вертеть, пока всё-всё не выложишь.

Снова несильно хлопаю поближе к кровоточащей дырке, и это срабатывает.

— … У-у-у-м-м!.. Атаманом он у душегубцев!.. Банда евонная по наводкам на дороге шалит…

— А с какого перепуга — Разгуляй? Нет, чтобы там Ванька Вырви Глаз, или Петька Живопыра.

— Фамилие евонное — Разгульский…

Встаю и подхожу поближе, чтобы как следует рассмотреть пленного. И очень сильно удивляюсь. Я на память не жалуюсь, но его мордочка мне абсолютно незнакома, а вот он меня он узнал! И в глазах это узнавание перемешалось с возникшим от него жутким страхом. Где и когда я мог с ним пересекаться?.. На фронте?.. В Питере в семнадцатом?.. Позже?.. Нет, не помню от слова совсем…

— Ты кто таков будешь, сволочуга?

— …

Молчит… Смотрит на меня дикими глазёнками и, как рыба, беззвучно ртом плямкает. Опаньки, а что это наш свежеспасённый толстячок превратился в одно большое ухо? Любопытный? Вот мы ему сейчас, как говорит наш батальонный одессит Яша, бейцы и покрутим:

— Ты кем себя возомнил, крысюк помойный? Хозяином земли здешней? Типа, один ты решаешь кому можно здесь ездить, а кому и под травку пора?.. Тут ведь вот какое дело. Серьёзные люди караван отправили, а ты, сучий потрох, со своими сявками им всё дело порушил. Вот и попросили они нас товар найти, да порядок навести на дороге. Порядок-то навели, теперь и за товар наговоримся!.. Ладно, полежи пока, вся наша дружба ещё впереди. Ты мне, с… ка, всё расскажешь! Начиная от своих крестин и по сей денёчек!..

Возвращаюсь к толстобрюхому приказчику, уже плотоядно смотрящему на валяющегося перед ним козлобородого Федьку:

— Слышь, толстый, хватит уже на него любоваться! Или ногу ему перетяни, чтобы кровью не истёк, или добей уж, чтоб не мучился.

— Дык это как это? — Толстый от удивления застывает соляным столбом.

— Я тебе уже говорил — каком взад! Всё, что мне надо, он сказал. Мы уходим, он — твой, делай с ним, что хочешь. Какие ружьишки оставим, можешь забрать… Ну, а с дружком своим сам решай…

Осознав с задержкой всё услышанное, приказчик вдруг сгибается в поясном поклоне, с пыхтением из-за мешающих килограммов громко выдавая в эфир:

— Благодарствуем за заступничество, всем нам жизни поспас!!!.. Господа нашего Всеблагого и Всемилостивейшего за тебя вечно молить будем!.. Тока скажи, яви милость, как звать-величать тебя? Ну, штоб знать, за кого свечки в церкве ставить?..

Оставшаяся в живых ватага начинает вторить своему боссу, повалившись на колени. Ну да, сообразили кое-что, сравнили дружескую дневную «возню в песочнице» с только закончившейся акцией возмездия.

— За кого свечки, говоришь, ставить?.. За Робин Гуда, что в Шервудском лесу обитает…

* * *

Пока добрались до нашего бивуака, солнце уже встало. Алёна и её невольная помощница уже закончили кухарничать, так что мы вернулись очень даже вовремя. Тройку пленных тоже угостили от щедрот своих, сунули каждому по краюхе хлеба и кружке кипятка, предупредив, что это — разовая акция и дальнейшее питание полностью зависит от их поведения. Антонай ещё час где-то опасливо косился на страшного и ужасного атамана Разгуляя, но, всё же, освоился и перестал обращать на него внимание. Тем более, что пора было отправляться.

Переселенца с дочерью устроили на встреченный почти перед самими Талалями обоз местного лавочника в три телеги. Мужик долго и коряво, с упоминанием всех святых, ещё раз поблагодарил за спасение и пообещал, что на его хуторе близ Семёновки мы всегда желанные и дорогие гости. После чего, уже сидя в отъезжающей телеге, с облегчением перекрестился, окончательно поверив, что мы его отпускаем безвозмездно, то есть даром. К моему неописуемому удивлению с ними поехала и Тимохина семейка. О чём уж они шептались всем гамузом на привале ночь напролёт, кто там кому чего наобещал — одному Господу известно, только вот взял и поехал бывший блатной с жёнкой и приёмышем под ту