Весь Роберт Хайнлайн в одном томе - Роберт Хайнлайн

добровольно или нет. До меня никакие сведения на сей счет не доходили. Только твои грязные измышления. Возможно, ты отчасти и прав, но опять же нет никаких оснований полагать, что имело место нечто большее, чем совместный сон. Я и сам не раз делил ложе с особами женского пола, и в этом не было криминала. Даже допуская мысль о возможных интимных отношениях между ними, — опять же, заметь, твое предположение, — я искренне сомневаюсь, что Их Милость хоть раз в жизни изнасиловал какую-нибудь женщину. Не забывай и о его возрасте.

— Чушь! Ни один черный ублюдок не упустит случая опоганить белую женщину!

— Дьюк! То, что ты говоришь, — ядовитая безумная чушь! Ты заставляешь меня…

— Я…

— Молчать! Ты прекрасно знаешь, что Джозеф много раз имел возможность изнасиловать любую из трех белых женщин на протяжении долгих десяти месяцев. Ты прекрасно знаешь и то, что его поведение было превыше всяческих похвал.

— Ну… у него просто не было случая.

— Я уже сказал тебе: прекрати молоть вздор. Возможностей у него было предостаточно. Хотя бы в то время, когда ты был на охоте. В любой день. Ведь он оставался наедине с каждой из них множество раз. Так что перестань оскорблять Джозефа. Мне просто стыдно за тебя.

— А мне — за тебя. Ты — зажиревший кот черномазого короля.

— И прекрасно. Значит, нам обоюдно стыдно друг за друга. Если тебе не нравится быть зажиревшим котом, можешь отправляться мыть посуду или делать что прикажут. Я в твоих услугах не нуждаюсь.

— Мне все равно.

— Тогда будь добр, сообщи мне, когда тебе надоест сытая жизнь. Правда, это будет стоить тебе собственной комнаты, но ведь отдельная комната — привилегия зажиревших котов. Впрочем, ладно. Я, кажется, вижу только одну возможность узнать истинное состояние дел. Нужно спросить самого Лорда-Протектора.

— Наконец-то я услышал от тебя нечто разумное! Отлично!

— Только спрашивать буду не я. Ведь я же не подозреваю его в изнасиловании. Спроси сам. Повидайся с Главный Управляющим. Он выслушает любого из слуг, пожелавшего обратиться к нему, — на страх и риск слуги, конечно. Но я не думаю, что он без достаточно веского повода будет наказывать кого-либо из моего департамента, ведь у меня есть кое-какие привилегии зажиревшего кота. Вот и скажи ему, что ты хочешь встретиться с Лордом-Протектором. Думаю, больше ничего и не понадобится. Разве что подождать неделю или две. Если Мемток откажет тебе, дай мне знать. Я уверен, что смогу добиться от него этой аудиенции. А потом, когда предстанешь перед Лордом-Протектором, просто спроси его напрямую.

— И мне солгут в глаза. Да я задушу эту черную обезьяну, как только увижу ее!

Мистер Фарнхэм вздохнул.

— Дьюк, у меня просто в голове не укладывается, что один человек может заблуждаться в таком множестве вещей. Если тебя удостоят аудиенции, то рядом с тобой будет Мемток. Со своим хлыстом. Лорд-Протектор будет на расстоянии футов пятидесяти от тебя. К тому же хлыст, который висит у него на поясе, — не обычная игрушка-погонялка, а смертоносное оружие. Старик — тертый жизнью калач, и убить его не так-то просто.

— Ничего, я попробую!

— С таким же успехом кузнечик может попытаться напасть на газонокосилку. Можно восхищаться его отвагой, но не его рассудительностью. Ты также ошибаешься и в том, что считаешь Их Милость способным солгать тебе. Если он действительно сделал то, что ты предполагаешь, — то есть силой заставил твою мать отдаться, — он ничуть не постыдится этого, равно как и не постыдится дать тебе честный ответ. Дьюк, пойми, он так же не станет лгать слуге, как и не подумает, например, уступить тебе дорогу. К тому же… а своей матери ты поверишь?

— Конечно, поверю.

— Тогда попроси Лорда-Протектора дать тебе возможность встретиться с ней. Я почти уверен, что он не откажет и разрешит тебе свидание на несколько минут — естественно, в его присутствии. Правила гарема он может нарушить — только когда сам пожелает. Если у тебя хватит смелости заявить ему, что ты хочешь услышать подтверждение своим подозрениям, думаю, что он будет удивлен. Но потом, скорее всего, рассмеется и согласится. На мой взгляд, это единственная для тебя возможность увидеть мать и убедиться, что она в безопасности и хорошо устроена. Другого способа встретиться с ней нет. Полагаю, у тебя есть надежда: твое дело столь необычно, что может потешить Понса комизмом, как ему представляется, столь смехотворной проблемы. Дьюк был озадачен.

— Слушай, а какого черта ты сам его не спросишь? Ведь ты видишься с ним почти каждый день. По крайней мере, я слышал такое.

— Я? Да, мы встречаемся довольно часто. Но спрашивать его об изнасиловании… Ты ведь это имеешь в виду?

— Да, если ты предпочитаешь такое выражение.

— Я ни в коей мере не подозреваю Их Милость в насилии и не собираюсь служить выразителем твоих грязных подозрений. Если нужно спросить, то имей смелость сделать это сам. — Хью поднялся. — Мы потеряли уже уйму времени. Так что или принимайся за работу, или иди и повидайся с Мемтоком.

— Я еще не кончил.

— Нет, кончил. Это приказ, а не предложение.

— Если ты думаешь, что я боюсь хлыста…

— Господи, Дьюк, не стану же я наказывать тебя сам! Если ты доведешь меня, я попрошу Мемтока проучить тебя. Говорят, он крупный специалист. А теперь выметайся. Ты отнял у меня полдня.

Дьюк ушел. Хью некоторое время пытался собраться с мыслями. Стычки с Дьюком всегда выводили его из себя, даже когда тот был еще двенадцатилетним мальчишкой. Но его беспокоило и кое-что еще. Он использовал все свои возможности убедить сына отказаться от избранного им пути. Его абсолютно не волновало то, что составляло основной предмет беспокойства для Дьюка. Что бы ни случилось с Грейс, он был уверен, что изнасилование, как таковое, не имело места.

Дьюк, с жалостью отметил Хью, не осознал древнего Закона Побежденных, гласившего, что их женщины должны добровольно отдаваться победителю.

Подчинилась его бывшая жена или нет — было вопросом скорее академическим. В любом случае она, очевидно, была довольна своей судьбой — чисто по-обывательски. Но жизнь Грейс ни в коей мере не беспокоила его. Он честно старался исполнить свой долг по отношению к ней, она сама отдалилась от него.

Ему только не хотелось бы, чтобы Барбаре когда-нибудь пришлось испытать на себе гнет безысходности, который способен был превратить — и превращал на всем протяжении истории — женщину в добровольную наложницу. Он любил ее, но не строил никаких иллюзий по поводу того, что она, обычный человек