Царевич Алексей: Золото Стеньки - Игорь Черемис

дело нечисто — городовые стрельцы всё же не подходили сыну царя по статусу, — но его подозрения к делу пришить ни у кого не получится. А «Орёл» вообще просто плыл в Астрахань, но о его пункте назначения знали, кажется, даже в Англии.

Я собирался раскрыть цель моего вояжа как можно позже. Крепость у реки Камышинки вполне подходила для военного совета — как раз там предстоит решить, где перехватывать ватагу Разина и как это лучше сделать. Сам я мог лишь предполагать — опыта в подобном у меня не было, а учебники истории, которые я читал в своей будущей жизни, ничем мне помочь не могли. [3]

[1] Судя по картам, в то время с Волги на Дон и обратно можно было попасть двумя путями. Первый путь использовался для того, чтобы забраться с Дона повыше на Волгу — то есть схема такая: Дон — Иловля — Камышинка — Волга в районе современного Камышина. Второй путь, насколько я разобрался, чаще использовался теми, кто плыл на Дон (и дальше в Азовское и Черное моря) из Каспия: поднимаемся по Царице, потом переволок в речку, что текла по современной балке Яблоновой и дальше по Карповке в Дон; переволок совсем короткий — там между истоками меньше 2 км, но, наверное, тащили корабли километров пять. Волок через Иловлю — километров 10. Был ещё путь через речку Тишинку, которая впадала в Дон чуть ниже Иловли, но там водораздел побольше — около 25 километров.

[2] Как ни странно, обычный рупор был официально изобретен в 1670 году англичанином Сэмюэлем Морландом. Но первое изделие этот англичанин сделал зачем-то из стекла.

[3] Крепость на реке Камышинке в описываемое время была совсем новая — её основали лишь в 1668 году, и какого-то определенного наименования у неё ещё не было, хотя волок в этом месте был известен уже много веков. Например, через него выходил с Дона на Волгу и дальше на Каму казак Ермак со своей ватагой. При Разине эту крепость сожгли, потом восстановили, Петр в тех краях собирался построить свой Волго-Донский канал, для защиты которого был насыпан Петров вал. В начала XVIII века крепость получила название Дмитриевск — по иконе Дмитрия Солунского, который привез туда Дмитриевский стрелецкий полк, а в Камышин город был переименован только в 1780 году.

Глава 14

Царевич жив

В Казани меня нагнало письмо, которое я очень ждал. Вернее, я хотел его получить ещё в Нижнем, но там до меня добрались лишь три письма от сестры Алексея Марфы, последнее из которых было датировано 16 июня. В принципе, даже оно внушало надежду — Евдокия не писала о каких-либо хворях, которые одолевали царевича Симеона, так что я не без оснований рассчитывал на лучшее.

По моим воспоминаниям Симеон должен был скончаться в июне — точную дату я запамятовал, но ориентировался на двадцатое число, которое почему-то засело в голове. Ни про июнь, ни про число я царю ничего не говорил, ограничившись неопределенным «летом» — повышенную точность в божественных вопросах нельзя объяснить никаким «видением», — но сам помнил и с некоторым отстраненным ужасом ждал вестей из Преображенского.

С сестер царевича и его тетки Анны я взял слово писать мне раз в неделю. Они и писали, но не каждая по письму, а все вместе, озадачив этим безропотную дочь царя Марфу. Впрочем, так мне было даже на руку — она скрупулезно отчитывалась о всём, что происходило во дворце, сообщала о здоровье всех его обитателей, писала и какие-то свои мысли о происходящем и выражала беспокойство за меня — вернее, за брата. Марфу волновало, как я сплю в походе, как питаюсь и не слишком ли досаждают мне вороги и советовала больше отдыхать — ведь Алексей был для них совсем слабеньким и маленьким, хотя он лишь на два года был младше. Она даже передала пару слов от Евдокии, которая отчитывалась о картошке — та проросла, её первый раз пропололи и даже зачем-то полили, потому что управляющему показалось, что земля суховата. Пришлось в ответном письме давать дополнительные инструкции.

Почта в этом времени ходила, в принципе, хорошо, особенно царская. Письма добирались до Нижнего Новгорода дней за пять. До Казани, правда, дольше — тут с ямами было плохо, почтовые мешки переваливали на корабли, но всё равно было относительно быстро. Так что когда мы встали на рейд реки Казанки — совсем небольшой, не увеличенной разливом Волги из-за настроенных при советской власти системы водохранилищ, — мне вручили сразу три письма. Два были от Евдокии, а одно — от самого царя.

Царское послание я отложил, сразу схватился за письма из Преображенского — сначала мне попалось более позднее, но и его я внимательно прочел и не нашел каких-то стенаний по безвременно ушедшему Симеону. Потом открыл предыдущее — и снова ни слова о каких-то смертях в царской семье.

После этого меня слегка отпустило. Конечно, была вероятность, что я спутал, например, июнь с июлем или всё дело в старом и новом стиле. Но мне представлялось, что четырехлетний ребенок не может умереть просто так — он должен перед этим серьезно болеть, за ним должны ухаживать многочисленные мамки и направленные из Кремля лекари-иностранцы. И поскольку ничего этого не происходило, то у меня самого появлялась неиллюзорная надежда на избавление от висящей надо мной угрозой смерти в этом юном теле. И мне было интересно, что именно помогло — простой отъезд из Кремля с его свинцовыми водами или же банные процедуры и питьё, от которого меня уже немного корёжило. Ответа на это у меня не имелось, поэтому я собирался в ближайшем будущем в Кремль не возвращаться и не прекращать регулярные посещения местных бань, что топились по-черному. Ну и пить побольше жидкостей — хуже от этого точно быть не должно. [1]

Лишь удовлетворив своё любопытство, я открыл письмо от Алексея Михайловича, прочитал его и надолго задумал. А потом отправился искать Трубецкого — решать такие вопросы в одиночку мне не хотелось.

* * *

— Повеления государя необходимо исполнять, — мрачно сказал князь, сворачивая свиток и возвращая его мне.

Он был прав. Русское царство этого времени покоилось на немногих китах, и одним из них было безусловное послушание царю. Сказал Алексей Михайлович — «прыгай», и народ тут же начинал прыгать до