Реликты лета - Антон Аркатов

не такой, как во время приступа. Притуплённый, далёкий и бесформенный. Я просто боялся неизвестности – всего этого мира, который в одночасье стал для меня враждебным. Пионер, та девка и Славя… Почему-то я испытывал одинаковую неприязнь ко всем троим, хоть умом и понимал, что Славя ни в чём не виновата. Ни одна из Славь.

Мне совершенно не хотелось ни с кем общаться, но сосредоточиться на чём-то конкретном после убойной дозы успокоительного было просто невозможно. Дорожка вывела меня на площадь, на которой вовсю разворачивалась линейка.

– Семён! – воскликнула вожатая, заметив меня. – Где же ты был, изволишь объясниться?

Остальные пионеры с подозрением смотрели на меня. Электроник ехидно улыбался, Ульянка хихикала, Алиса скалилась, а Славя выглядела как секретарь партийной организации в советском фильме, отчитывающий нерадивого заводчанина. Я вдруг почувствовал, что все они против меня, весь этот лагерь, этот мир – против меня! Они смеются, издеваются, норовят подколоть, оскорбить и унизить, толкнуть, подставить ножку, дать леща, отвесить подзатыльник. А что дальше? Что придёт им в голову в следующий раз? Зверства, пытки, они снимут с меня кожу живьём, сварят в чане с кипящим маслом, четвертуют или засунут в железную деву? В голове заиграл бодренький трек ВИА «Iron Maiden» – и меня окончательно переклинило!

– Хрен вам! – заорал я и бросился прочь.

* * *

Пришёл в себя я только рядом со старым лагерем. Все ноги были изрезаны в кровь глубокими порезами и горели от крапивы. Голова кружилась, а во рту было сухо, как будто я не пил несколько дней. Я с трудом сел на пенёк и попытался отдышаться.

Здание старого лагеря при дневном свете выглядело совсем иначе, чем ночью, словно два совершенно разных мира жили в одном месте, сменяя друг друга согласно циклам света и тьмы. Его кирпичные стены, когда-то ярко окрашенные в тёплые тона, теперь покрылись трещинами, а краска облупилась и висела обрывками. Большие окна с чудом сохранившимися стёклами напоминали пустые глазницы, из которых никто уже давно не смотрел на этот мир. Но при дневном свете эти глаза казались не столько пугающими, сколько усталыми – как взгляд человека, который слишком много видел и не хочет вспоминать.

Исчезли призраки, которых тьма так щедро разбрасывала по этим руинам. Полупрозрачные силуэты детей, что кружили ночью на каруселях, растаяли вместе с утренним туманом. Их смех, зловещий и холодящий душу, больше не разносился эхом над поляной. Вместо этого старое здание стояло тихое и покинутое, словно оно само поняло, что больше не способно ни пугать, ни завлекать. Лишь скрип деревянных досок, потревоженных лёгким ветром, да редкое карканье ворона, который, похоже, поселился на чердаке, нарушали тишину.

Ржавая горка, которая ночью напоминала спину хтонического чудища, готового наброситься на того, кто осмелится потревожить его покой, при свете дня обнажила своё истинное лицо. Металл, покрытый пятнами коррозии, казался не угрожающим, а скорее измождённым. Вверх вела узкая, шаткая лесенка с почти съеденными ржавчиной перекладинами, каждая из которых выглядела как последняя ступень в небытие. Скат горки покрыли трещины и выпуклости, а мелкие травинки уже пробились сквозь его разрывы. Природа постепенно отвоёвывала своё.

Карусель, что ночью кружилась сама по себе, теперь стояла неподвижно. Её металлические ручки облезли до основания, а краска облупилась, открывая неровную текстуру под ней. Площадка, на которой она была установлена, утонула в высокой траве. Всё это выглядело как памятник прошедшему времени, разрушенный и сгнивший, как остов детской сказки, у которой не случилось счастливого конца.

Солнце, пробиваясь через облака, заливало поляну мягким светом, но даже этот свет не мог оживить её. Он лишь подчёркивал неумолимый ход времени: старое здание скрючилось, как древняя карга; в его окнах застыли порванные занавески, словно изъеденные глаукомой глаза; потемневшие от времени и влаги кирпичи были похожи на пигментные пятна; а дыры, зияющие в крыше, напоминали щербатый рот. Всё вокруг дышало затянувшейся агонией. Даже природа здесь казалась враждебной: разросшаяся сверх всякой меры трава, деревья, изгибающиеся в причудливые зигзаги, и воздух, наполненный запахом сырости и металла.

Но при всём при этом здесь всё ещё ощущалась какая-то сила. Не та, что пугала по ночам, а другая – грустная, но весомая, как воспоминание о чём-то великом, что когда-то имело значение.

В лесу было тихо, точнее, здесь не было людей – я точно знал это. Пение разноголосых птиц, шёпот насекомых и шелест травы немного успокоили меня. Однако старый лагерь был ценен в основном тем, что под ним располагалось бомбоубежище! Там тепло, есть электричество, в этом цикле там есть сухпайки. Значит, я смогу спрятаться и переждать. Я отчаянно гнал от себя мысли о том, что то, что я пытаюсь переждать, не закончится никогда. Мне просто хотелось покоя, тишины и безопасности. Хотелось хоть на какое-то время отключиться от бесконечных внешних раздражителей, от бесконечной тревоги и страха, которые занимали весь объём сознания, мешали двигаться, думать и даже правильно дышать.

В этот раз всё необходимое в бомбоубежище оказалось на своих местах. Я лёг на кровать, закрыл глаза и провалился в сон.

* * *

Никогда не любил спать в полной темноте, хоть врачи и говорят, что это полезно. Конечно, помещение освещала тусклая лампочка, но здесь не было окон. Не было у меня и часов. Сколько прошло – час или сутки? Однако чувствовал я себя на удивление отдохнувшим, сознание прояснилось, и в голове появились какие-то мысли помимо тревоги.

Что же такого в действительности произошло? Неужели все пионеры на площади на самом деле так смотрели на меня? Может, мне просто показалось и это всё был просто делирий? Однако воспоминания, которые начали приходить как редкие капли дождя осенним вечером, быстро уверили меня в обратном. Пионер, та девка, весь этот лагерь! Этот мир враждебен! Его единственная цель – мучить меня и получать удовольствие от моих страданий!

Затем я почувствовал голод. Если я здесь надолго, то стоит провести ревизию имеющихся запасов. Костюмы химзащиты, противогазы и различная аппаратура вряд ли пригодятся мне в ближайшее время. Я разложил сухпайки на столе, поставил рядом канистры с водой. Наверняка её можно пить, если уж в этом мире всё обновляется раз в неделю. Сухпайков оказалось штук двадцать, чего должно было вполне хватить на шесть дней.

Я продолжил исследование бомбоубежища и в одном из шкафов в глубине нижней полки за коробкой с бинтами нашёл маленький фонарик. Тонкий цилиндр толщиной примерно в два пальца и длиной сантиметров десять-двенадцать был чем-то похож на располневшую лазерную указку. Я покрутил