Ювелиръ. 1808 - Виктор Гросов

по мерзлой брусчатке, возник конный эскорт. Словно оловянные солдатики из дорогой коробки, появились кавалергарды в ослепительно белых колетах, с начищенными до зеркального блеска кирасами и в касках с высокими, колышущимися султанами. Они безмолвно оцепили наш двор и прилегающую часть проспекта, оттесняя уже сотню зевак, облепивших оцепление.

Затем начали съезжаться кареты, одна пышнее и нелепее другой. На крыльце, в своем лучшем, только что отутюженном сюртуке, я ощущал себя актером на премьере заведомо провального спектакля. Приходилось кланяться, улыбаться, отпускать какие-то пустые, вежливые любезности. Из карет выплывали они — дамы в шелках и мехах, кавалеры в сияющих орденах, чьи лица выражали плохо скрываемое отвращение. Все они с брезгливым любопытством разглядывали наш грязный, мокрый двор и нашу грубую, чугунно-медную машину. Варвары, выставленные на потеху в Колизее.

Мелькнул Оболенский — улыбается. А вот и сам граф Ростопчин, собственной персоной. Он не удостоил меня взглядом — его цепкий взор был прикован к насосу. Этот-то прекрасно понимал, что на кону стоит больше, чем светское пари.

Мой взгляд шарил по пестрой толпе, выискивая врагов, и почти сразу наткнулся на них. В окружении крепких бритоголовых детин с бычьими шеями, по-хозяйски стоял Артамон Сытин. Его свиту я видел впервые, зато прекрасно прочитал в их взглядах, устремленных на наш насос, откровенную насмешку. Стая волков, явившаяся на растерзание агнца. Сытин поймал мой взгляд и нагло, самоуверенно усмехнулся, словно уже праздновал победу.

Оглянувшись, я увидел Ефимыча и его солдат. Выстроившись у стен дома в чистых мундирах, их позы дышали напряжением. Его губы едва шевельнулись, отдавая тихий боевой приказ: «Глаза в оба! Чуть какая заварушка — к барину!». Напряжение Ефимыча было искренним; он не сомневался в нашем провале и готовился к худшему из возможных сценариев.

Наконец, улица замерла. Ропот толпы мгновенно стих. К нашему крыльцу подкатила узнаваемая карета. Дверца отворилась. Первым вышел Сперанский, а следом за ним — Император Александр. В простом гвардейском мундире, без всяких регалий. Его лицо было спокойным, правда в его взгляде, скользнувшем по толпе придворных, я уловил нетерпение.

Я вышел вперед, сгибаясь в глубоком, положенном по этикету поклоне.

— Ваше Императорское Величество…

— Довольно, мастер, — громко пресек меня император. — Мы прибыли не речи слушать, а на дело смотреть. Где ваше чудо-устройство?

Выпрямившись, я указал в центр двора.

Наш насос, вычищенный и надраенный до блеска, сверкал под холодным солнцем. Блестел вычищенный до зеркального состояния медный котел, в котором отражалось хмурое небо. Вороненая сталь клапана и рычагов отливала черным бархатом. Он был красив хищной, функциональной красотой, которую в полной мере может оценить только инженер. Или солдат.

Император медленно подошел к машине. Обошел ее вокруг, не упуская ни одной детали. Провел пальцем в белоснежной перчатке по нашему уродливому, мощному армированному рукаву. Потрогал клапан. Лицо его по-прежнему не выражало ничего.

— Что ж, — произнес он наконец, отступая на шаг. — Выглядит внушительно. Посмотрим, каков он в деле. Начинайте.

Глубоко вдохнув обжигающий легкие воздух, я обернулся к Ефимычу. Поймав мой едва заметный кивок, тот отдал команду. Вместо четверых здоровяков, как, без сомнения, ожидала вся эта нарядная публика, к насосу подошли двое: Семен, гренадер ростом с молодого медведя, и Лука, жилистый егерь.

Скинув тяжелые шинели и оставшись в одних мундирных колетах, они неторопливо, даже с какой-то ленцой, заняли свои места, взявшись за длинные дубовые рычаги. Все их движения подчеркивали, будто им поручили самую постылую и бессмысленную работу на свете.

— Не спеша, ребятушки, — проворчал Кулибин так, чтобы его услышала вся площадь. — Вполсилы работайте. А то, не ровен час, сломается чего…

По толпе придворных пронесся сдержанный смешок. Стоявший в первых рядах Сытин самодовольно ухмыльнулся и что-то шепнул своему соседу, окладистому бородатому купцу. Идиоты. Они пришли посмотреть на фокус, на мгновенное чудо, на провал. А настоящее чудо — терпение и давление, медленно накапливаемая, неумолимая мощь — разворачивалось у них перед носом, но его они в упор не видели.

По команде солдаты принялись за работу. Двор наполнил мерный, похожий на стон скрип просмоленных осей. Насос отвечал им ритмичным, чавкающим звуком всасывающих клапанов. Никакого рева или грохота. Все выглядело до обидного буднично, почти жалко. Я же впился взглядом в манометр, прикрепленный к котлу. Его большая стрелка дрогнула и, словно нехотя, толчками, в такт каждому качку насоса, поползла по циферблату.

Минута тянулась вечность. Солдаты продолжали свою монотонную, усыпляющую работу. В рядах зрителей, ожидавших грохота и пламени, скука начала расползаться, как масляное пятно. Дамы, плотнее кутаясь в собольи меха, завели тихий шепоток, обмениваясь язвительными взглядами. Их кавалеры принялись картинно зевать, прикрывая рты надушенными перчатками. До моих ушей долетали обрывки фраз:

— Et c’est tout?.. (И это все?..)

— La montagne a accouché d’une souris… (Гора родила мышь…)

Кто-то из свиты Сытина не выдержал и громко, с издевкой, брякнул по-русски:

— Комедия. Деньги государевы на ветер пустили.

В толпе согласно хмыкнули. Я не обращал на них внимания, мой мир сузился до медного круга и ползущей по нему стрелки. Три атмосферы. Четыре. Котел безмолвствовал, тоненькая, почти на грани слуха, нота «пела» в его медных недрах от нарастающего внутреннего давления. Краем глаза я видел, как Кулибин, застывший у выпускного вентиля, незаметно для других приложил ладонь к медному боку — слушал металл, чувствуя его растущее напряжение.

Три минуты. Пять. Каждая секунда — удар молота по нервам. Это была пытка ожиданием. Скука в толпе переросла в откровенное раздражение. Император, стоявший со скрещенными на груди руками, уже нетерпеливо постукивал пальцем по плечу. Он тоже начинал терять терпение.

Зато Сытин больше не ухмылялся. Его взгляд был прикован к манометру. Этот, в отличие от придворных щеглов, начал что-то понимать. Он видел, что давление, пусть и мучительно медленно, но растет. На его лице появлялась растущая тревога. Кажется, до него начало доходить, что его маленький праздник может сорваться.

Стрелка показывала семь атмосфер. Восемь. Расчетное рабочее давление. Теоретически, этого уже могло хватить для выполнения задачи. Но мне требовалось перевыполнить ТЗ. Я хотел их сокрушить и размазать.

— Еще, — тихо скомандовал я, подойдя к солдатам. — Еще немного. Навалитесь как следует.

Семен и Лука, обливаясь потом, несмотря на мороз, налегли на рычаги с новой силищей. Их дыхание стало рваным, вырываясь изо рта облаками пара. Представление кончилось. Теперь они работали на пределе человеческих возможностей.

Девять атмосфер. Десять. Господи, десять атмосфер. Тонны давления на крышку котла. Я проверял расчеты трижды,