Ювелиръ. 1808 - Виктор Гросов

Она не стала моей приказчицей. Само это слово по отношению к ней звучало бы пошлостью. Вместо этого она превратилась в «ученого консультанта», как гласила бы вывеска в моем веке. Вскоре ее визиты сделались регулярными. Обычно она появлялась после полудня, принося с собой морозную свежесть Невского и неуловимый аромат парижских салонов. Да и посетителей обычно с утра не было — баре любили отоспаться. Тихая, строгая, в неизменном темном платье, она не вмешивалась в грохот мастерской и не отвлекала меня от расчетов. Ее царством стал торговый зал, в этом царстве она начала творить свою элегантную революцию.

Варвара Павловна, поначалу встретившая гостью с настороженным, почтительным холодком, очень быстро смекнула, какой козырной туз свалился ей в руки. Моя железная управительница была гением порядка, однако откровенно страдала от необходимости вести пустые, выматывающие светские беседы с жеманными графинями. Она блестяще составляла договоры и выбивала долги одним взглядом, зато совершенно терялась, когда нужно было продавать мечту. Эту роль, с изяществом великой актрисы, взяла на себя мадам Лавуазье. И это было удивительно. Я наслышан был о ее скверном характере.

Сквозь стеклянную стену галереи внизу передо мной разыгрывался завораживающий спектакль. Вот в салон, шурша шелками, вплывает очередная стареющая княгиня, увешанная бриллиантами, как рождественская елка. Цель ее визита до смешного проста — убить скучный час, поглазеть на диковинки, о которых гудит весь город, и, возможно, заказать очередную бессмысленную безделушку. Навстречу ей с вежливым выражением лица выдвигалась Варвара Павловна, а лицо княгини тут же скучнело в предчувствии унылого разговора о ценах и каратах. Но в этот момент из тени кресла у камина, где она просматривала свежую газету, поднималась мадам Лавуазье.

— Княгиня, простите мне мою дерзость, — ее голос, лишенный манерной сладости, заставлял даму обернуться. — Я слышала, вас интересует этот камень. Позвольте дилетанту поделиться с вами мыслью, которая, быть может, покажется вам забавной.

Она брала сам мутный, невзрачный кристалл и подносила его к высокому окну, впуская в его глубину скупой зимний свет.

— В Париже, в Королевской академии, мой покойный муж доказал, что самый чистый алмаз и уголь, которым топят ваши камины, — по сути, одно и то же. Представляете, княгиня? Роскошь и грязь — близнецы. Вся разница в порядке. В том, как природа выстроила невидимые частицы под чудовищным гнетом земли в те незапамятные времена, когда твердь земная только обретала свой облик.

Приоткрыв рот, княгиня смотрела на эту странную француженку. Варвара Павловна застыла у конторки, напрочь забыв про счеты.

— Этот сапфир, — продолжала Лавуазье, теперь уже указывая на другой образец, — был бы бесцветным, скучным кристаллом, не попади в его душу при рождении случайные странники — толика железа и щепотка того, что мы, химики, зовем титаном. Они не грязь, не порок. Они — его цвет. Его небесная синева. Это не камень, княгиня. Вы покупаете счастливую случайность, случившуюся, когда мир был еще молод.

На галерее у меня по спине пробежали мурашки. Она ведь делает то же, что и я: берет природное несовершенство и превращает его в легенду. С той лишь разницей, что мои инструменты — огонь и металл, а ее — слова. Взгляд княгини не скользил по ценнику; он был прикован к сапфиру, будто к амулету, к фрагменту мироздания, хранящему древнюю тайну. В ее глазах разгорался знакомый мне до мелочей огонь обладания. Однако сейчас она жаждала завладеть частью великой истории сотворения мира, а не дорогой безделушкой.

Варвара Павловна с абсолютно бесстрастным лицом направляется к ним с книгой заказов.

Дюваль и прочие продавали стекляшки. А мы — продаем тайны вселенной.

Варвара Павловна преобразилась. У нее разгладилась вечная тревожная складка меж бровей, она перестала вздрагивать от звона колокольчика, возвещающего о новом посетителе. Теперь, проходя мимо ее конторки, я видел фельдмаршала в своем штабе: спина прямая, перо в руке летает, а на лице — то сосредоточенное, почти счастливое выражение, какое бывает у человека, нашедшего свое место в мире. Она была пауком, плетущим финансовую паутину нашего дома, в этом деле ей не было равных. Я лишь изредка спускался к ней, чтобы подписать очередную кипу бумаг. При этом каждый раз дивился, как этот хрупкий на вид организм справляется с нагрузкой, которая свалила бы и дюжину приказчиков.

Однажды вечером, застав ее за счетами при свете единственной свечи, я не выдержал.

— Варвара Павловна, голубушка, да вы себя в могилу сведете. Уже полночь, а вы все над бумагами корпите.

Подняв на меня свои усталые, но ясные глаза, в которых не было и тени жалости к себе, она ответила:

— Порядок, Григорий Пантелеич, любит тишину. А дела не ждут. Пока вы с Иваном Петровичем железо гнете да камни граните, кто-то должен следить, чтобы это железо было из чего покупать.

Она была права. Без ее железной руки, вся гениальность — моя и Кулибина — рассыпались бы в прах, не найдя материального воплощения. Мы были двумя крыльями этого дома — буйными, творческими, непредсказуемыми.

Я наконец вырвался из Дома. Мне нужно было увидеть собственными глазами то место, что должно было стать моим настоящим домом, крепостью и главной лабораторией — особняк Давыдовой.

Мы ехали в простых городских санях: я, Варвара Павловна, закутанная в тяжелую шаль, и Ефимыч, восседавший на облучке с заряженным штуцером на коленях. Чем дальше мы отъезжали от шумного центра, тем тише становился мир. Грохот полозьев по брусчатке сменился мягким, убаюкивающим скрипом по укатанному снегу. Воздух сделался чище, колким, пахнущим морозом и сосновой смолой от ближайшего перелеска.

Особняк стоял на высоком берегу Невы. Когда сани остановились у кованых ворот, я понял, почему Аглае не нравилось это место. Он не походил на помпезные дворцы столичной знати. Небольшой, двухэтажный, в строгом палладианском стиле, особняк выглядел не парадной резиденцией, а настоящим родовым гнездом — уютным, защищенным, построенным для жизни, а не для балов.

Согбенный ключник, похожий на старый корень старик, со скрипом отворил тяжелые ворота. Мы въехали во внутренний двор. И вот тут я по-настоящему оценил замысел. Окруженный высокой каменной оградой, с обрывистым берегом Невы в тылу, дом представлял собой идеальную естественную крепость.

Пока Варвара Павловна с ключником гремели ключами у парадного входа, я остался во дворе. Впервые за долгое время я дышал полной грудью. Но эта тишина была обманчива. Ночь, когда в мой дом на Невском ворвались убийцы, не давала мне расслабиться в полной мере.