Фантастика 2025-57 - Елена Артемова

отлучение от Божьей благодати за страшные преступления. Подвергнутых черему не могло ждать царство Божие, новое воплощение или загробная жизнь — только одиночество и вечные муки. И я искренне надеялся, что последний людоед этой своей участи не избежал. Люди благодарили нас за то, что зло постигла заслуженная кара, а им наконец-то достался покой. И пусть среди них были приверженцы разных конфессий и традиций, требовавших разных посмертных ритуалов. Почему-то всех их вполне удовлетворило то, что сила, лишившая их жизни, была справедливо наказана. Кто-то уходил под звуки латинских хоралов. Кого-то встречал колокольный перезвон. Но каждый напоследок с поклоном благодарил. И уходили они не во мрак.

— Здравствуй, княже, — склонил голову седой могучий старик, когда я оторвался от дуба. Сколько времени простоял так, прижавшись к старой, изрытой складками и морщинами коре ладонями и лбом — представления не имел.

— Здравствуй, пастырь, — ответил ему моим голосом реалист. А семеро волков, сидевших вокруг исполинского дерева полукругом, одновременно легли на брюхо.

Отойдя неровной походкой от ствола, я нашарил за поясом лопатку. Люди, звери и птицы не сводили с меня глаз. На самой ближней к земле ветке сидел здоровенный ворон, размером больше любого, виденного мной до сих пор. Приоткрытый клюв его был длиной, кажется, почти с ладонь. Перья на крыльях и хвосте отливали чёрно-синей тьмой, как ночное безлунное небо зимой, а на груди были словно подёрнуты серебром. Никогда не думал, что бывают седые птицы. Мила не сводила с него глаз, а он, поворачивая большую голову то одним, то другим боком, смотрел поочередно то на неё, то на меня.

Пройдя ту же дюжину шагов, я уселся на шуршащие дубовые листья, раздвинув их перед собой ладонями. И начал копать. В полной тишине. Через полчаса или около того раздался глухой звук, с каким сталкиваются два железных предмета, один из которых около вечности пролежал под землёй. Оставив лопату на краю ямы, я руками очистил крышку, выкинув наверх несколько горстей холодного и влажного суглинка. Вынимать ларь размером с обеденный стол мне было не нужно.

Крышка поднялась неожиданно легко, будто хорошо смазанная. Я достал лежавшую сверху на самом виду серебряную шкатулку, только эта была округлая, больше похожая на чашу без ручки или маленькую корчагу с круглой крышкой. Открыв её, достал старый перстень, сделанный как-то одновременно и грубо и тонко. Было ясно, что это вещица мужская и статусная. И с очень богатой историей. На печатке был вырезан узор, похожий не то на двух птиц, летящих навстречу друг другу, не то на стилизованную звезду, которая могла быть одновременно и пяти- и шестиконечной. На трезубец с треугольным основанием при определенной доле фантазии, тоже было похоже. О возрасте перстня можно было только догадываться. Если не знать точно, конечно. Я надел его на левую руку, повернув печаткой внутрь, и крепко сжал кулак. Шкатулку закрыл и убрал обратно в ларь, опустив крышку. И засыпал сырой землицей, хранившей свои тайны так долго и заботливо.

— Спасибо, Юрий, помог, — поклонился я старику. Почему-то был уверен, что звать по-другому его попросту не могли.

— Не на чем, княже. То долг мой — памятки ваши родовые хранить да чужим не давать. Что дальше будет? — пасечник-лесник смотрел на меня пристально.

— Дай вздохнуть малость. Не ждал я таких подарков от предков, — я поднялся, отряхнул джинсы от земли и жёлтых крошек дубовой листвы. И пошёл к дубу обратно.

Историки, энтузиасты и авантюристы искали княжью могилу на протяжение веков. Потомки Чародея иногда принимали участие в поисках, чаще финансовое, но без фанатизма. Будто поддерживали интерес у детишек, что копаются в песочнице, чтобы те не лезли туда, куда лезть не надо. Потом и вовсе решили, что усыпальница Всеслава находится в Софии Полоцкой, прекрасном храме на холме с историей, куда более богатой, чем можно себе представить. И с годами практически прекратились вопросы, почему усыпальница есть — а усопшего в ней нет.

Были версии — одна интереснее другой. И что схимником стал великий воин, отринув мирские тяготы и искушения. И что спалили его в ладье вместе с вороным конём, туром, вороном и волком тайные языческие жрецы. И даже будто бы увезла внучка мощи его на Святую землю за каким-то бесом, и похоронила чуть ли не на самой Голгофе, прежде чем отравили её там госпитальеры по приказу Амори Первого, графа Яффы.

Ранней весной да тёмной ночью, задолго до рассвета, выехали с подворья три подводы, и по пяти конных воинов при каждой. Одна двинулась на Литву. Вторая — ко Смоленску. А третья поскрипела себе стародавним шляхом на север, но путь её был куда как короче. По правому берегу Полоты-реки добралась она до границы вековой дубравы. Постояла чуть — да и поехала себе дальше. С одним возницей, без всадников и без груза. Растянув льняное полотно на пеньковых веревках меж четырёх коней, въехали молча они вслед за пятым в дубовую рощу. Едва-едва показалось в небе солнце ясное, когда добрались до поляны тайной вокруг дуба-великана. И встретил их старик в белой одежде, красным поясом опоясанный, да в безрукавке серым мехом наружу. С посохом в руке, на вершине которого волчья голова вырезана. Сняли верные люди полотнище, сложили особым образом. Да усадили стамившегося долгой жизнью князя в дупло в том дубе. Подсёк кору старик, сплёл хитро веточки, варом замазал, где нужно было. Отошли люди, поклонились великану-дереву, да и пропали с поляны. И старик пропал. Лишь приходил потом следить-доглядывать, как поднимается кора медленно вдоль тростинок-направляющих. Подреза́л, где следовало, слова нашёптывал, помогал расти дубу-исполину. А после и ученики его то же делали.

И пророс корнями легендарный князь-чародей в родную землю Полоцкую, раскинул руки-ветви над ней, храня и оберегая, как и при жизни земной.

— Привяжи верёвки к лодке, пастырь. С обеих сторон. На одном конце камень закрепи. Как свистнем с того берега — брось камешек. Покатаем Гореславича на лодочке напоследок, — проговорил я медленно, не открывая глаз, сидя у ног древнего предка, прислонившись спиной к его корням.

— Железа не бери с собой. Чуют они, паскуды, его как-то, — предупредил седой богатырь, нахмурившись.

— Знаю, — еще медленнее протянул я и открыл глаза. Судя по тому, как дёрнулся Головин — они опять были не серо-зелёные. А я теперь и вправду знал гораздо больше, чем сегодняшним утром.

— На берег не выводи