Маршрут 60 - Ярослав Кирилишен

в капсулу, и ложемент подогнался под его спину с точностью до миллиметра. Медик подошел с инъектором, скользнул взглядом по показателям и кивнул второму сотруднику. Всё было без лишних слов — профессионально, почти торжественно. В их жестах было уважение. Но именно в этот момент всё ощущалось иначе: слишком тихо, слишком окончательно.

— Сколько займет перелет? — спросил Гектор.

— Девяносто два дня, двенадцать часов и восемь минут по локальному бортовому времени, — ответил я.

— Почти сезон. Будешь скучать?

— У меня не предусмотрены эмоциональные реакции на отсутствие активности экипажа.

Он прикрыл глаза. В этот момент я ощутил, как уровень внешнего шума внутри медицинского отсека снизился. Как будто сама система корабля замедлилась, подстраиваясь под процесс. Первый медицинский препарат уже вводился. Биометрические показатели Гектора изменились: пульс выровнялся, частота дыхания снизилась, кожная проводимость упала. Крышка капсулы начала закрываться. Прозрачный слой стекла плавно затемнился, оставив только схематичное изображение жизненных параметров. Я подключил капсулу к основному модулю наблюдения.

Перед завершением протокола я произнёс:

— Гектор, я буду рядом.

Ответа не последовало, поскольку он уже ушёл вглубь замедленного сна.

Первые часы после запуска прошли в абсолютной тишине. За исключением ритмичного гудения гравиона, все звуки были результатом моих собственных движений связанных с проверкой сектора герметизации, посещением медотсека, синхронизацией системы жизнеобеспечения. Гектор и я были единственными пассажирами борта «Ranger-9», старого челнока серии Orbis Private Long Range.

Эти корабли давно вышли из моды, но продолжали исправно служить частным заказчикам. Согласно моим данным они не блистали дизайном, не имели комфортных кают. Их внутренняя структура была аскетичной: шесть основных отсеков, минимум стекла, гладкие металлизированные панели, и ни одного иллюминатора. Всё управление было автоматизировано. Полёт обслуживали три изолированных ИИ-процесса: навигация, жизнеобеспечение и коррекция курса.

Этот корабль был не столько средством передвижения, сколько капсулой времени. Изолированной, герметичной, как саркофаг. Он не создавался для комфорта. Он создавался, чтобы долететь. За последние пятьдесят лет такие челноки переправили тысячи учёных, курьеров, беглецов и одиночек с Земли на внешние станции и колонии. И вот теперь он нёс нас с Гектором на Таурус — дальнюю, спорную, почти забытую точку на пределе освоенной звёздной карты.

Я часто слышал, как люди говорят, что в космосе чувствуется свобода. Но в «Ranger-9» не было места свободе. Здесь царили расчёт, направление и полная, абсолютная, давящая тишина.

Гектор лежал в стазис-капсуле, словно вытесанный из света. Его дыхание было стабильным. Сердечный ритм чуть замедлен. Никаких отклонений от нормы не наблюдалось. Я знал каждый параметр его физиологии, считывал их напрямую через импланты и сенсоры. Через некоторое время я создал новый зашифрованный файл в личном журнале, который располагался вне стандартных журналов. Он не содержал тревоги или технических выводов, а лишь короткую строку:

«Начало миссии».

Первая стоянка

Наш космический челнок вошёл в атмосферу на скорости тридцать тысяч километров в час, снижаясь по одной из последних задокументированных и рекомендованных траекторий для планеты Таурус. Я отслеживал каждый параметр, хотя не был включён в систему управления. Автопилот не допустил ни единого отклонения. Всё произошло с хирургической точностью, но сам процесс посадки ощущался телесно, даже для меня, через удары инерции по амортизирующим опорам, трение воздуха, стекающего по обшивке, микроколебаниям корпуса. Весь процесс посадки напоминал биение сердца машины.

Затем — пауза. Она пришла через замирание, контакт, приземление.

Мы приземлились в секторе Хелим-2 в регионе, который в архивах значился как временный перевалочный пункт. Он никогда не был предназначен для долгосрочного пребывания кораблей и пассажиров. Старый терминал стоял на краю скального плато, огрызком первой волны колонизации. Поколения сменяли друг друга, а он оставался без изменений как память об инженерных амбициях, выполненных из переработанных сплавов и местного базальта.

Космопорт принял нас без сопротивления. Я не чувствовал ни тревоги, ни встречающего персонала. Мои датчики зафиксировали только сигнал от системы автономного обслуживания:

«Порт 04 активен. Стыковка выполнена. Добро пожаловать.»

Голос синтезатора был дрожащим, как будто после долгого сна.

Снаружи космопорта нас ждал ветер. Это не буря, а скорее нечто постоянное, как дыхание самой планеты. Воздушный поток шуршал по ржавым опорам, дёргал обрывки ткани на заброшенных транспортных платформах, поднимал в воздух пыль и светлую мертвую листву. Окружающий ландшафт был стерилен в своей запущенности. Мои визуальные сенсоры распознавали только камень, металл и холодные обломки архитектуры.

Ветер казался неотъемлемой частью этой экосистемы, как если бы сама планета пыталась не отпускать нас слишком далеко от точки посадки. На дальних расстояниях были видны остовы заброшенных энергоферм, искажённые временем и песком, словно призрачные позвоночники прежнего освоения. В стенах терминала то тут, то там встречались следы ремонта: хаотичные швы пластобетона, наскоро закреплённые кабели, проржавевшие панели с еле читаемыми пиктограммами. Повсюду чувствовалось, что это место было оставлено не по графику, а внезапно. Люди ушли отсюда быстро, и может быть навсегда.

Мой корпус адаптировался к новой гравитации за полсекунды, но без ошибок. Я сделал первый шаг. Мои системы реализовали мгновенное перераспределение давления и обновление тактильной карты, осуществляя корректировку сенсорных ограничителей. Почва была каменистой. Она легко прогибалась под весом, словно позволяла себя чувствовать. Спустя час я активировал процедуру выхода из стазиса для Гектора.

Камера стазиса находилась в носовой части челнока. Я вошёл в отсек, где Гектор лежал неподвижно. Его ровный силуэт выглядел будто нарисованный. Его идеальное тело было заключено в жидкостную оболочку, насыщенную защитными наноформами. Температура внутри камеры была четыре градуса Цельсия. За время полета он не изменился внешне. Всё выглядело так, будто в пути прошло всего несколько часов, а не восемьдесят один земной день.

Я просканировал все параметры: уровень насыщения тканей, активность нейронной цепи, остаточное напряжение в мышцах, остаточные импульсы под корой. Всё выглядело в пределах нормы. Запущенная программа разбудила его по протоколу: нагрев, активизация дыхания, постепенный возврат сознания.

— Где мы? — его голос не звучал растерянно, но я уловил в нём усталость, едва различимую флуктуацию в тембре.

Это была не физическая слабость, поскольку его параметры оставались в пределах допустимого. Это было нечто иное. Это напоминало след долгого молчания, как будто он общался не со мной, а с собой — или с кем-то, кого я не мог зафиксировать. В этот момент я впервые отметил то, что в человеке не поддаётся категоризации, ни как симптом, ни как команда, а только как присутствие. Это было странное ощущение для меня.

— Терминал Хелим-2, — ответил