Инженер Петра Великого 11 - Виктор Гросов

знаете… я не понимаю, — сказал я тихо. — Вся эта помощь, все риски… Ваши торговые дома получают выгоду, да. Но вы… вы горите этим делом так, будто от него зависит ваша жизнь. Зачем вам это?

Она остановилась, перевела дыхание. На щеках проступил румянец — то ли от жара костра, то ли от моего вопроса.

— Интересы дела, Петр Алексеич, — ответила она, снова принимаясь за работу, но уже не так уверенно. — Усиление России — это новые рынки для Морозовых.

— Не только, — я покачал головой. — Ваши приказчики делают свое дело. За деньги. А вы вкладываете в это душу. Не спите ночами, рискуете состоянием, ссоритесь с самыми влиятельными людьми Европы. Ради чего?

Она высыпала молотый порошок в медный кофейник, залила водой из фляги и поставила его на угли. Долго молчала, глядя на огонь.

— А разве не первое дело для жены — помогать мужу в его начинаниях? — наконец тихо произнесла она, не глядя на меня.

Я застыл с открытым ртом. В горле пересохло. Ни кокетства, ни намека — деловая констатация факта. Мой мозг, привыкший просчитывать ходы и парировать колкости, дал сбой. Хотелось перевести все в шутку, но любая фраза казалась мальчишеской и нелепой.

— Кофе готов, — сказала она, снимая кофейник с огня. Плотная, ароматная пенка поднялась до самых краев.

Я фыркнул, пытаясь скрыть замешательство, и снова уставился на огонь. Она сделала вид, что ничего не заметила, и аккуратно налила густой, черный как деготь напиток в две маленькие серебряные чашки.

— Осторожно, горячий. И гуща на дне.

Первый глоток обжег. Вкус был непривычным — горьким, сильным, но за этой горечью скрывалось тепло, разлившееся по телу, проясняющее мысли и прогоняющее усталость. Я смотрел на эту женщину, которая только что, между делом, объявила меня своим мужем, и впервые за долгое время не знал, что сказать.

Допив кофе до густой, терпкой жижи, скрипнувшей на зубах, я демонстративно пропуская намек Анны мимо ушей, погрузился в тягучее, неловкое молчание. Она тоже молчала, деловито собирая свою походную утварь. Однако слова ее — «помогать мужу» — впились в мозг.

Мой взгляд вернулся к ней. Уставшая, с тенями под глазами, но несгибаемая. Она тащила на себе всю финансовую и логистическую махину этого безумного похода, рисковала состоянием семьи, а в перерывах варила мне кофе у костра. Буднично, словно так и надо. Настоящая русская женщина.

И что с этим делать? Благодарить? Странное, почти забытое чувство. Я привык платить — деньгами или привилегиями, должностями. А как отблагодарить за преданность, которую не купишь? Кольцо с бриллиантом? Соболья шуба? Пошло и банально. Ответ должен быть необычным. Подарки не покупают. Их создают.

Мой взгляд упал на ее кофейное хозяйство: почерневшая от копоти сковорода, тяжелая ступка, медный кофейник с осадком на дне. Грубо. Неэффективно. Долго. Целый ритуал, зависящий от случайностей. Чуть передержал на огне — получил угли. Не додержал — кислую бурду. И эта вечная гуща, от которой никуда не деться. Мозг инженера, привыкший все оптимизировать, взбунтовался. Процесс можно и нужно улучшить. Сделать его точным, предсказуемым. Изящным. Достаточно рассказать о том как можно сразу обжарить кофе и можно его хранить значительно дольше. Сокращая время на готовку в разы.

Идея родилась целиком, в готовом виде: маленькая технологическая революция в одной серебряной чашке. Устройство. Совершенное в своей простоте и логике, в моем мире его бы назвали сифонной кофеваркой. Или венской. Или гейзерной. Неважно. Сейчас, в этой голландской грязи, оно станет моим. И называться будет по-другому. «Русская кофеварка». В пику всем этим турецким и венским традициям.

Я вскочил, забыв обо всем, и ринулся в свой штабной фургон. Анна удивленно посмотрела мне вслед, но я уже ее не замечал, погруженный в мир расчетов.

На чистом листе бумаги, среди карт и донесений, пальцы сами выводили первые наброски. В основе лежала простая и дьявольски элегантная физика. Никакого кипячения, никакой гущи.

Две емкости, соединенные трубкой. Нижняя, металлическая, с водой. Верхняя, стеклянная, с молотым кофе. Стоит поставить конструкцию на огонь, как вода в нижней колбе закипает, превращаясь в пар. Давление растет, и пар вытесняет еще не кипящую, но уже горячую воду вверх по трубке. Словно гейзер, вода пробивается сквозь кофейный порошок, заваривая его — быстро, при идеальной температуре, не давая напитку перегореть и отдать горечь.

Весь процесс занимает минуту. Снимаем с огня. Нижняя колба остывает, пар внутри конденсируется, его объем резко уменьшается, создавая в колбе вакуум. И это разрежение, как невидимый насос, втягивает готовый кофе из верхней колбы обратно вниз. На пути его встречает фильтр, отсекающий всю гущу.

На выходе: в нижней колбе — чистый, ароматный, идеально заваренный напиток. В верхней — бесполезный кофейный жмых.

Я смотрел на эскиз, охваченный азартом творца. Это было красиво, логично и, черт возьми, почти невозможно в походных условиях XVIII века.

Я вызвал Нартова. Он вошел усталый и злой, пахнущий машинным маслом. Андрей взял протянутый ему чертеж.

Он долго смотрел, его брови медленно ползли вверх.

— Петр Алексеевич… — он поднял изумленный взгляд. — Вода сама вверх, сама вниз… Что за фокус?

— Физика, Андрей Константинович. Просто физика. Сделаем?

Он снова уставился на чертеж, его мозг инженера уже разбирал мою фантазию на детали, нащупывая слабые места.

— Сделать-то можно… — неуверенно протянул он. — Корпус, подставку, трубку — выточим. Но вот это… — он ткнул пальцем в верхнюю колбу. — Стекло. Да еще такой хитрой формы. Да еще жаропрочное. Где мы его в поле возьмем? Лопнет на первом же огне.

Он был прав, и это была первая стена, в которую уперлась моя затея.

— Дальше, — его палец переместился на соединение двух колб. — Тут нужно уплотнение, которое и жара не боится, и вкуса не дает. Кожа прогорит. Пробка из дерева рассохнется.

Вторая стена.

— Фильтр, — он уже вошел в раж, методично расстреливая мою идею. — Бумага размокнет. Ткань пропустит мелкую пыль. Нужна металлическая сетка. Очень тонкая. У нас нет такой проволоки, чтобы сплести надежную.

— Наконец, нагреватель, — он ткнул в основание конструкции. — Костер даст неравномерный жар, от которого стекло треснет. Нужен ровный, контролируемый огонь. Масляная лампа даст копоть.

Он замолчал и посмотрел на меня как хирург, констатирующий смерть на операционном столе. Четыре технологических тупика. Четыре гвоздя в крышку гроба моего изящного проекта.

Я посмотрел на чертеж. Нартов был прав по каждому пункту. Логика кричала, что проект мертворожденный. Но благодарность, смешанная с упрямством, оказалась сильнее.

— Значит, будем решать, — сказал я. — По пунктам.

Неделя до Антверпена пролетела как лихорадочный инженерный марафон. С заходом