Чиновник - Владимир Анатольевич Тимофеев

Три года Николай не был дома. Тётя Зина писала: там многое изменилось. Надо бы посмотреть, проверить, прочувствовать... На работу устроиться. А летом, наверно, в стройтехникум... Или сразу же в политех попытаться? А может, вообще в Ленинград, в инженерно-строительный, чем чёрт не шутит?.. Эх! Планы-планы, мечты-мечты...

Из-за тамбурной стенки послышался шум. Словно там что-то упало, а потом кто-то вскрикнул... кажется, женщина.

Николай выбросил недокуренную папироску в окно, отворил дверь и подслеповато прищурился:

— Что случилось? Чего шумим?

Левая лампочка в тамбуре не горела, а правая светила настолько тускло, что старший сержант не сразу сообразил, что тут, собственно, происходит. Он просто увидел две грузные тени, возящиеся в дальнем углу с чем-то светлым... в крупный горошек...

— Вали отсюда, козёл, — прошипела одна из теней.

— А ну, прекратили! Немедленно! — Николай, наконец, разглядел всё, что нужно, и шагнул в темноту.

На пальцах бандита-насильника сверкнул кастет. Николай шустро шатнулся в сторону, пропустил кулак мимо себя и врезал в ответку. Урка брякнулся на пол. В узком вагонном тамбуре демонстрировать какие-то хитрые связки из арсенала бойцов-рукопашников было бессмысленно. Всё решал «примитивный» бокс. Кто быстрее, у кого лучше поставлен удар, тот и выиграл.

Чего не учёл сержант, так это того, что подонки по правилам не играют. Когда он приголубил в челюсть второго оторвавшегося от жертвы грабителя, тот, шлёпнувшись на пятую точку, неожиданно заскулил:

— Всё-всё, начальник, сдаёмся! Не бей! Не надо, мы пошутили...

Николай презрительно сплюнул и, ухватив за шкирку сперва одного, а затем и второго, вздёрнул обоих на ноги. Жалких, грязных, побитых...

— На! — резко выдохнул левый, и в ту же секунду левую половину груди пронзила острая боль.

Николай удивлённо скосил глаза и внезапно почувствовал, как потолок и стены уходят куда-то вверх, а в том месте, где сердце, становится мокро и горячо. Последним, что он услышал перед тем, как сознание милосердно погасло, стали сдавленные женские всхлипы и злобное шипенье над головой:

— Добей его, с-суку...

* * *

Первое, что увидел Николай Иванович, когда очнулся — это блеснувший в потёмках нож.

— Добей его, с-суку! — прорычали откуда-то сверху.

Тело действовало на автомате. Прямо как в молодости. Отреагировало на угрозу броском к стене, с уводом плеча. Лезвие проскользило мимо, даже не поцарапав.

«Вагон. Тамбур. Нерабочая сторона. Крышка подножки. Тут должен быть ящик для съёмного сборника. И инвентарь», — пронеслось в голове за доли секунды.

Ящика в углу не нашлось, зато под руку попало жестяное ведро. В то же мгновение оно полетело в изготовившегося для очередного удара бандита. А ещё через миг Петражицкий был уже на ногах. В узком и тесном тамбуре демонстрировать какие-то хитрые связки из арсенала бойцов-рукопашников он смысла не видел. Всё решал «примитивный» бокс. Особенно если противник ошеломлён и его надо просто добить.

Чтобы отправить в нокаут обоих урок, хватило шести ударов. Два прямых и по два добивающих, чтобы уж наверняка. Лишь после этого Николай Иванович обратил внимание на сжавшуюся в другом углу тамбура женщину.

Немолодая, лет сорока, с наполненным ужасом взглядом, в разорванном белом платье в горошек, одной рукой она безуспешно пыталась стянуть разорванную под грудью материю, второй прикрывала рот, будто боясь закричать и забиться в истерике. Под ногами валялось пальто и распотрошённая бандитами сумка.

— Не стойте столбом! — рявкнул на неё Николай Иванович. — Бегите, зовите на помощь! Проводников, милицию, начальника поезда, кого угодно, только быстрее. А я пока этих гавриков спеленаю.

Женщина вышла из ступора, неловко подхватила сначала пальто, потом сумку, бочком вдоль стены протиснулась мимо распростёршихся на полу бандюганов и бросилась через переходную площадку в соседний вагон.

«Сбежит?» — мелькнула внезапная мысль и тут же ушла, как будто её и не было.

Словно её отверг не сам Петражицкий, а кто-то другой, сидящий внутри, но не способный что-то сказать или сделать. «Она советский человек, она не может сбежать» — послышалось Николаю Ивановичу.

«Какой интересный сон, — снова обвёл он глазами вагонный тамбур и лежащих в отключке грабителей. — Или это всё же не сон?..»

Новая мысль оказалась настолько странной, что Николай Иванович машинально ощупал себя и даже слегка ущипнул.

Он был одет… в военную форму. Но не такую, к какой привык, а какую-то «старомодную». Похожую на недавно введённую в Российских вооружённых силах парадку, но всё же другую. Стойка-воротничок покороче, пуговицы поменьше, ткань попроще… Хотя медаль на месте. И нагрудные знаки. Всё, как после Афгана. За исключением парадного кителя. В те годы таких не шили.

«Одна тысяча девятьсот пятьдесят восьмой», — неожиданно всплыло из памяти.

Память была не его.

«А чья?»

Николай Иванович размышлял и одновременно вязал уркаганов. Стягивал им за спиной «ласты» их же ремнями. Брезентовыми, вытянутыми из штанов. В тусклом свете единственной в тамбуре лампочки цвета почти не угадывались, но одежда на урках была какая-то… выцветшая, будто застиранная и сильно потёртая. В восьмидесятых такую, как правило, даже бичи не носили. А вот в пятидесятых…

«Неужели и вправду?! Как в той заметке в газете?» — Николай Иванович вскинул левую руку и посмотрел на часы. Ремешок кожаный. Циферблат чёрный. Марка «Победа». Время… Четыре пятнадцать… Если верить тому, что когда-то было написано в детском фотоальбоме (родители сделали запись специально, как напоминание самим себе), он родился как раз в это время — в четыре пятнадцать утра… 15 ноября 1958-го. И это не может быть простым совпадением. Просто не может, и всё. А чтобы понять, почему… надо, наверно, принять своим разумом то, что с силой стучится в сознание. Принять в себя память и душу того, чьё тело он… За́нял?.. Нет, не так. Не занял, а заменил. Заставил родиться заново. Когда умер там, в будущем, в 2025-м…

И едва он решился, тот тоненький ручеёк информации, что с огромным трудом проникал сквозь могучие стены, выставленные собственным мозгом на пути «чужака», вдруг превратился в мощный поток, цунами из образов, мыслей, эмоций, вливающий в душу и разум то, что им не хватало, что требовалось им сейчас больше всего…

Пока шло слияние памяти и упорядочивались нейронные связи, окружающий мир для Николая Ивановича словно исчез. И пускай мозг всё равно обрабатывал приходящие снаружи сигналы и поддерживал жизненные процессы внутри, сознание на то и другое не реагировало. Так что когда Николай Иванович снова пришёл в себя, в