Как высоко мы поднимемся в темноте - Секвойя Нагамацу

– Ты не обязана делать это ради меня, – я остановила Юми, когда она начала расстегивать свой летный костюм. – Ты ведь помнишь, что назад дороги нет.

Она посмотрела на свою стальную колыбельку, в которую скоро должен был поступить криогель, чтобы заморозить ее в возрасте семнадцати лет.

– Сколько мы будем лететь?

Специалисты открыли ее капсулу и запустили диагностику систем мониторинга, которые будут поддерживать ее сон и питать тело. Юми выбралась из костюма и передала его одному из техников, а на себя накинула непрозрачное пластиковое пончо.

– Никто точно не знает. У нас же нет пункта назначения, мы должны найти его сами, – объяснила я. – Но тебе и другим детям не придется выходить. Вы все время будете спать, а когда проснетесь, вам покажется, что это была всего лишь одна длинная ночь.

Специалисты помогли Юми забраться в капсулу и разрешили мне попрощаться. Я все думала, сколько же прощаний, сомнений и обещаний испуганным детям и супругам они уже видели.

– Я хочу полететь, – сказала Юми и вытянула руки, чтобы обнять меня. – Ради мамы. Она бы хотела, чтобы мы полетели.

Я пожелала ей снов о невозможном, разноцветном и чудесном. Пожелала, чтобы ей приснились мама и папа. Сжала ее руки. И поцеловала в лоб.

– Когда ты проснешься, я буду рядом. И мы будем дома.

Я кивнула, давая понять специалистам, что можно продолжать, и они подготовили Юми к долгому сну. Дрожа, она свернулась в позе эмбриона под пластиком в серебряной колыбели, такая крошечная. Вскоре успокоительные начали действовать, в капсулу потек криогель, и она словно бы оказалась в куске льда.

Проксима Центавра В – 4,3 световых года от Земли; время в пути – 50 лет

СОЗВЕЗДИЕ: Центавр. Приливно заблокирован и вращается по узкой орбите вокруг красного карлика – вечный день, ночь на обратной стороне планеты. Приблизительный орбитальный период: 11 дней. Неустойчивая солнечная вспышка, вероятно, уничтожила всю присутствовавшую атмосферу.

ПРИМЕЧАНИЯ ХУДОЖНИКА: Мы остановились здесь, чтобы не упустить возможность, хоть и понимали, что мир, вероятнее всего, мертв. В конце концов, было бы слишком удобно, если бы подходящими для жизни оказались наши ближайшие соседи – вселенная не желала облегчать нам задачу. И все же это был наш первый взгляд на другой мир, расположенный не прямо у нас на заднем дворе, – алый, разогретый до 1000 градусов по Фаренгейту, с одной стороны, и ледяной, черный – с другой.

Большая часть взрослых пассажиров много лет провела в стазисе, из своих капсул они выбирались только на несколько недель, когда нам встречалась стоящая изучения планета. Детей мы не собирались будить до самой колонизации, чтобы не расходовать зря ресурсы. Наверняка многие считали, что это слишком жестоко – столько лет держать молодежь в жестянках. Проснувшись и проверив состояние здоровья у корабельных врачей, я не пошла в отведенную мне каюту или столовую, как было велено, несмотря на то что есть очень хотелось. Но я все еще была в больничном халате. Босые ступни понесли меня по пустым стальным коридорам подальше от той части корабля, где кипела жизнь. Я села возле капсулы Юми и стала описывать ей пробуждение корабля – как все бродят по коридорам полуголые, растерянные и скользкие от криогеля, как в окна льется слабый свет от красного карлика. С этого дня я приходила к Юми каждое утро. Приставляла маленькую колонку к стеклянным стенам ее капсулы, включала ее любимую музыку и описывала, что происходит в моей довольно однообразной жизни, состоящей из еды, сна и попыток быть полезной – прибирать в коридорах и разгребать завалы. Общение с другими пассажирами давалось мне с трудом, у них у всех были коллеги, друзья, супруги, цель. Очень важные люди для успешного выполнения нашей миссии. Я все думала, уж не из чувства вины ли Департамент безопасности планеты предложил мне привилегированное место на «Ямато»? Как же, вдова знаменитого Клиффорда Мияширо, который отдал жизнь, пытаясь предотвратить пандемию, мать женщины, которая работала над охлаждением Земли. Но когда примерно через неделю после того, как мы прибыли в систему Центавра, командир корабля нашел меня, свернувшуюся калачиком возле стазис-камеры Юми, моя космическая жизнь изменилась навсегда.

– Конечно, мы не можем использовать всю краску, – объяснил он. Присел возле меня на корточки и взглянул на Юми. – Но учитывая, что у вас есть свои художественные принадлежности плюс те, что мы выделили на образование, думаю, мы могли бы расцветить эти стены. Как считаете, вам по силам взять это на себя?

Я кивнула, чувствуя себя слегка неловко из-за того, что не принимала душ с тех пор, как проснулась. Через минуту вошла какая-то женщина, потопталась рядом с командиром, пока тот не отмахнулся от нее. Из-за нее я еще острее почувствовала себя немытой. На ней были кожаные ботинки, пурпурные колготки и шерстяное пончо длиной до бедер.

– Дорри тоже в какой-то мере художник, – заметил командир

– Конечно, с вами мне не сравниться, – возразила Дорри.

– Она выиграла билет в лотерею. Мы разбудили ее в надежде, что она сможет вам помочь, – продолжил командир. – Как вам такая идея?

– Чудесно.

Вышло тише и не так радостно, как хотелось бы. Я никогда раньше не работала в паре с другим художником. Женщина, которую привел командир, просияла.

– В смысле, спасибо большое.

– Я принесла портфолио, – сказала Дорри, когда я встала пожать ей руку.

Командир постучал в перегородку и, извинившись, вышел.

– Для меня это чуть больше, чем хобби, хотя, назвавшись художницей в анкете лотереи, я почувствовала себя лгуньей.

Дорри открыла висевший на плече тубус и стала раскладывать наброски углем, акварели и каталожные карточки с портретами детей, выполненными акриловыми красками. На обратной стороне каждой значились имя, дата рождения, дата смерти и заголовок «Город смеха». Должно быть, так назывался один из парков эвтаназии, популярных в первую волну.

– Как интересно.

Я стала рассматривать портрет маленькой девочки с золотыми локонами. Прищурившись, можно было различить отражавшийся в ее глазах силуэт американских горок. Интересно, подумала я, что могло бы отразиться в глазах наших путешественников? А что, если мы, художники, превратим стерильные стены корабля в дом, сохраним эпизоды путешествия для пассажиров, что не просыпались до самого конца? Мне выпал шанс сохранить наши воспоминания на тысячелетия вперед. Помочь нам двигаться дальше.

Дорогой Клифф!

Юми в своей капсуле такая умиротворенная –