Оракул с Уолл-стрит 5 - Алим Онербекович Тыналин

прошли в лихорадочных консультациях. Банкиры встречались в частных домах и закрытых клубах, обсуждая стратегию. Газеты пестрели заголовками о «техническом отскоке» и «восстановлении уверенности».

В субботу вечером я ужинал с Элизабет в ресторане «Delmonico’s», одном из немногих мест, где можно спокойно поговорить без посторонних ушей. Зал ресторана оформлен в европейском стиле: темные дубовые панели, хрустальные люстры, белоснежные скатерти на круглых столиках.

— Уильям, — она перекладывала еду в тарелке, почти не притрагиваясь к превосходному филе бефа с трюфелями, — ты выглядишь измученным. Эти биржевые дела так тебя истощают?

Я отпил глоток красного вина, бордо урожая 1921 года, которое официант рекомендовал к мясу.

— Элизабет, то, что происходило в четверг, было лишь прелюдией. Настоящие испытания впереди.

— Эти документы о Continental Trust… — она понизила голос, наклонившись ко мне через стол, — я продолжаю работать над материалом. Но редакторы по-прежнему считают обвинения слишком серьезными для публикации без дополнительных подтверждений.

— Дополнительные подтверждения появятся очень скоро, — мрачно ответил я. — К сожалению, в виде биржевого краха.

В воскресенье утром я встретился с Уигином в его загородном доме в Вестчестере. Особняк в колониальном стиле, окруженный вековыми дубами, чьи листья окрасились в золотые и багряные тона октября. Мы сидели в его кабинете, обставленном с подчеркнутой роскошью: кожаные кресла, книжные шкафы из красного дерева, камин с мраморной облицовкой.

— Стерлинг, — Уигин налил виски из хрустального графина, — получил конфиденциальные сводки из европейских банков. Картина хуже, чем мы думали.

Он достал из сейфа папку с документами:

— Британские и французские инвесторы готовят масштабную распродажу не только на понедельник. У них есть план поэтапного выхода из американских активов на всю неделю. Общий объем около трехсот миллионов долларов.

Я почувствовал, как по спине пробежал холодок:

— Триста миллионов? Это больше половины наших резервов в стабилизационном пуле.

— Именно. Плюс Deutsche Bank и несколько швейцарских банков присоединяются к распродаже. Они не верят в устойчивость американского рынка.

Уигин подошел к окну, за которым виднелись осенние поля и далекие холмы:

— Есть еще одна проблема. Некоторые участники нашего пула начинают сомневаться. Митчелл вчера звонил, спрашивал, не стоит ли сократить обязательства банка с девяноста до пятидесяти миллионов.

— Если банки начнут выходить из пула, — сказал я, — мы не продержимся и дня против европейского давления.

Понедельник, 28 октября, оправдал самые мрачные прогнозы. Европейские продажи хлынули на американский рынок с самого открытия торгов, как водопад, сметающий все на своем пути.

Я провел утро в торговом зале Chase National, координируя действия стабилизационного пула через прямую телефонную связь с другими банками. Атмосфера была напряженной. Брокеры выкрикивали ордера, телефоны звонили не умолкая, посыльные мальчики бегали между столами с телеграммами.

— Европейские продажи U. S. Steel, двадцать тысяч акций! — докладывал брокер, прижимая трубку к уху.

— Отвечаем покупкой пятнадцати тысяч по рыночной! — распорядился я.

К десяти утра Dow Jones потерял уже двенадцать пунктов. К половине одиннадцатого — двадцать. К полудню — тридцать пять.

Стабилизационный пул работал на пределе возможностей. За три часа мы потратили уже сто восемьдесят миллионов долларов, покупая акции по падающим ценам. Но наши усилия тонули в океане европейских продаж.

— Steel торгуется по сто восемь, — докладывал брокер, вытирая пот со лба белоснежным платком. — Мы покупали по сто десять, сто двенадцать, сто четырнадцать. Все напрасно.

В час дня Уигин созвал экстренное телефонное совещание участников пула. Я слушал переговоры через громкоговоритель, новое техническое чудо для этого времени, установленное в конференц-зале банка.

— Джентльмены, — голос Уигина звучал устало, — наш фонд истощается. За четыре часа потратили двести миллионов, а падение только ускоряется.

Голос Митчелла был полон паники:

— Альберт, мы льем деньги в бездонную бочку! National City Bank уже потратил семьдесят миллионов, а ситуация не улучшается!

— Что предлагаете? — спросил Паркер из Guaranty Trust.

Долгая пауза. Слышно, как потрескивает радиосвязь между банками.

— Временно прекратить поддержку, — наконец произнес Уигин. — Попытаться сохранить оставшиеся средства для критического момента.

Это означало капитуляцию. Банки признавали, что не могут остановить лавину европейских продаж.

К закрытию торгов картина была катастрофической.

Доу-Джонс потерял тридцать восемь пунктов, почти тринадцать процентов. Radio Corporation упала с девяноста четырех до семидесяти семи долларов. General Electric — с двухсот сорока трех до двухсот десяти. Объем торгов превысил шесть миллионов акций — абсолютный рекорд.

Вечером О’Мэлли принес информацию от информаторов, наблюдающих за известными мне лидерами Continental Trust. Они сообщали о невероятной активности в стане противника.

Я понимал, что значит. Операция «Анакондо» запущена. Завтра будет нанесен основной удар. Continental Trust готовится скоординированную атаку.

Все предыдущие дни были лишь прелюдией к завтрашней катастрофе.

Вечером понедельника я поднялся на крышу здания Chrysler Building, самого высокого небоскреба Нью-Йорка, чей шпиль в стиле арт-деко устремлялся в темное октябрьское небо. Лифт доставил меня на семьдесят седьмой этаж, откуда винтовая лестница вела к смотровой площадке.

Октябрьский ветер трепал полы моего темного пальто и взлохматил волосы. Я прошел к парапету из полированного гранита и облокотился на него, глядя вниз на раскинувшийся внизу город.

Нью-Йорк лежал у моих ног как сверкающая карта. Тысячи окон горели теплым желтым светом в небоскребах Манхэттена. Улицы превратились в светящиеся ленты, по которым ползали крошечные точки автомобильных фар. Где-то внизу, в каменных каньонах между зданиями, кипела обычная вечерняя жизнь.

В театрах на Бродвее шли спектакли — «Show Boat» в Ziegfeld Theatre, «The Desert Song» в Casino Theatre. В ресторанах и кафе ужинали пары, обсуждая дневные новости и строя планы на завтра. На улицах гуляли люди, спешившие домой после работы или направлявшиеся к друзьям.

Большинство из них еще не понимали, что их мир рушится. Биржевые сводки в вечерних газетах воспринимались как временные трудности. «Техническая коррекция», «здоровая пауза в росте», «возможность для покупки на падении» — такими заголовками пестрели финансовые колонки.

Но я знал правду.

Завтра Continental Trust нанесет последний, решающий удар. Координированные продажи всех крупнейших инвестиционных домов, Goldman Sachs, Lehman Brothers, Kidder Peabody, окончательно сломают хребет рынка. Объемы будут такими, что никакие банковские пулы не смогут остановить падение.

Маржин-коллы хлынут лавиной. Миллионы мелких инвесторов, купивших акции на заемные деньги, получат требования о немедленном предоставлении дополнительного обеспечения. Не имея наличных, они будут вынуждены продавать по любой цене.

За моей спиной скрипнула дверь на крышу. Обернувшись, я увидел О’Мэлли с термосом горячего кофе в руках. Его лицо