Оракул с Уолл-стрит 5 - Алим Онербекович Тыналин

Первый час торгов показывал снижение, но это не вызывало тревоги. После вчерашнего восстановления небольшая коррекция казалась естественной.

В девять тридцать Эдвард созвонился с несколькими коллегами. Настроения варьировались от осторожного оптимизма до полной уверенности в продолжении роста.

Джордж Майлз из «Милтон Бразерс» говорил:

— Эдди, умные деньги вчера вернулись на рынок. Это была последняя возможность купить качественные акции по сниженным ценам.

Фрэнк Колумен из «Нью-Йорк Инвестмент» соглашался:

— Европейцы распродали почти все. Давление ослабло. Теперь рынок может спокойно расти дальше.

К десяти утра Доу-Джонс потерял уже восемь пунктов, но это все еще укладывалось в рамки нормальных колебаний. Эдвард встретил мистера Андерсона, солидного промышленника из Детройта с седыми усами и золотыми зубами.

— Мистер Харден, — Андерсон устроился в кожаном кресле напротив стола, — я хочу вложить дополнительные пятьдесят тысяч в автомобильные акции. General Motors выглядит особенно привлекательно.

— Отличное решение, — кивнул Эдвард, доставая бланки ордеров. — GM торгуется сегодня по сорок девять долларов. Очень выгодная цена после недавней коррекции.

Пока они обсуждали детали сделки, тикер в углу начал работать быстрее. Звук стал более частым, почти лихорадочным.

В половине одиннадцатого в кабинет ворвалась мисс Уиллоубрук с бледным лицом:

— Мистер Харден, срочные новости с биржи! Доу-Джонс потерял уже двадцать пунктов!

Эдвард извинился перед клиентом и подошел к тикеру. Цифры мелькали с пугающей скоростью:

RCA — 68… 64… 58…

GE — 195… 187… 178…

MONT WARD — 43… 38… 32…

— Что происходит? — спросил Андерсон, присоединяясь к ним.

— Техническая коррекция, — попытался сохранить спокойствие Эдвард. — Возможно, крупный игрок фиксирует прибыль.

Но в глубине души он начинал понимать, что это нечто большее. Объемы торгов были колоссальными, цены падали слишком быстро и по всем акциям одновременно.

К полудню картина стала катастрофической. Доу-Джонс потерял уже сорок пунктов, более тринадцати процентов. Личные инвестиции Хардена обесценились на тридцать тысяч долларов за утро.

Зазвонил телефон. Звонил Чарльз Брэдфорд из «Континентальной трастовой компании», банка, который кредитовал большую часть маржинальных позиций Эдварда.

— Харден, — голос Брэдфорда звучал холодно, — нам требуется дополнительное обеспечение по вашему маржинальному счету. Двадцать пять тысяч долларов. Сегодня же.

У Хардена похолодело в груди:

— Чарльз, я понимаю ситуацию, но…

— Никаких «но», Харден. До трех часов дня. Или мы будем вынуждены продать ваши позиции по рыночным ценам.

Двадцать пять тысяч долларов наличными. Все свободные деньги Эдвард уже вложил в акции. Дом заложен под кредит. Единственный способ найти деньги — продать часть акций, но по нынешним ценам это означало огромные потери.

Телефон зазвонил снова. На этот раз звонила миссис Поттс из Чикаго:

— Мистер Харден, что происходит с моими инвестициями? Мой сосед говорит, что Montgomery Ward рухнула на тридцать процентов!

— Миссис Поттс, это временные трудности…

— Временные? — ее голос дрожал от ярости. — Я доверила вам сбережения всей жизни! Сорок тысяч долларов!

Один за другим звонили клиенты. Паника в их голосах передавалась Эдварду. Мистер Томпсон из Кливленда потерял половину пенсионных накоплений. Семья Джонсонов из Милуоки лишилась денег, отложенных на образование детей.

К часу дня его личный портфель стоил уже только семьдесят тысяч долларов. Потери составили пятьдесят тысяч за пять часов торгов.

Эдвард сидел за столом, потирая ноющие виски. Кожаная обивка кресла, которая еще утром казалась символом успеха, теперь ощущалась как насмешка судьбы.

Мисс Уиллоубрук принесла еще один маржин-колл. Теперь уже на тридцать пять тысяч долларов. Банк требовал либо денег, либо немедленной продажи всех позиций.

— Продавайте, — прошептал Эдвард. — Продавайте все.

К двум часам дня его личные инвестиции были ликвидированы по бросовым ценам. Вместо ста двадцати тысяч долларов утром осталось сорок две тысячи. Но хуже того, долги банку составляли шестьдесят тысяч долларов.

Дом на Лонг-Айленде, дача в Коннектикуте, сбережения детей, все это должно было пойти на покрытие задолженности. И даже этого может не хватить.

Телефон звонил беспрерывно. Разоренные клиенты требовали объяснений, которых у Эдварда не было. Как объяснить, что за один день рухнул мир, который казался незыблемым?

Мистер Андерсон, который еще утром собирался вложить пятьдесят тысяч долларов, теперь кричал в трубку:

— Харден, вы мошенник! Я потерял все благодаря вашим советам! Я подам на вас в суд!

К трем часам дня Доу-Джонс потерял уже пятьдесят пунктов. Radio Corporation торговалась по сорок четыре доллара, на сорок процентов ниже утренних цен. Montgomery Ward упала до двадцати восьми долларов.

Эдвард встал из-за стола, подошел к окну. Внизу, на Уолл-стрит, собирались толпы людей. Полиция пыталась поддерживать порядок. Кто-то плакал, кто-то кричал, кто-то просто стоял в оцепенении.

За его спиной тихо всхлипывала миссис Уиллоубрук. Ее собственные скромные сбережения, вложенные в акции по его совету, тоже превратились в пыль.

— Мистер Харден, — она вытирала глаза носовым платком, — звонила ваша супруга. Спрашивала, когда вы вернетесь домой.

Домой. К Маргарет и детям. Как он скажет им, что дом больше не их? Что Салли не получит новую куклу, а Томми не сможет поступить в частную школу? Что вместо роскоши их ждет нищета?

Эдвард открыл ящик стола, достал пистолет «Кольт», который держал на случай ограбления. Черный металл холодил ладонь.

Но нет. Это будет слишком жестоко для мисс Уиллоубрук. Да и полиция начнет расследование, что причинит семье дополнительные страдания.

Он убрал пистолет, взял шляпу и направился к двери.

— Мистер Харден, куда вы? — спросила секретарша.

— Прогуляться, мисс Уиллоубрук. Подышать свежим воздухом.

Эдвард поднялся на лифте на тридцатый этаж, затем по служебной лестнице на крышу. Октябрьский ветер трепал полы его пальто. Город расстилался внизу, равнодушный к личным трагедиям.

Он достал из кармана фотографию семьи, Маргарет, Томми и Салли улыбались на ступенях их дома. Дома, который уже не принадлежал им.

«Простите меня,» — прошептал Эдвард и сделал шаг вперед.

Эдвард Харден стал одним из первых, но не последним, кто в тот черный вторник не смог пережить крах своих надежд и мечтаний.

* * *

Я проснулся за полчаса до рассвета, хотя будильник должен зазвонить только в половине седьмого.

Внутренние часы разбудили меня, организм чувствовал приближение исторического момента. За окнами особняка на Пятой авеню царила предрассветная тишина, но я знал, что через несколько часов эта тишина взорвется самой большой экономической катастрофой в истории человечества.

Поднявшись с кровати, обтянутой шелковым покрывалом, я подошел к высоким окнам спальни. Манхэттен еще спал, лишь редкие огни мерцали в окнах ранних пташек.