Марс, 1939 - Василий Павлович Щепетнёв

– Все-таки боязно. – Лукин решил не замечать холодности капитана. Ничего, всему свое время. – Сколько отмахали. Раз – и мы здесь.

Бязь дрогнула. Снаружи послышались шаги. Наверное, так ходят ангелы: едва задевая землю, готовые в любую минуту взлететь, случись впереди грязь и горе.

– Добро пожаловать в Алозорьевск.

А вот голос был не ангельский. Сухой, скрипучий. Старьевщик на кишиневском базаре или одесский золотарь. Гадать, впрочем, долго не пришлось: занавесь откинулась, и обладатель голоса показался. Старичок в длинном, до пола, докторском халате.

– Добро пожаловать, – повторил он. – Как матушка?

– Вращается помаленьку.

– Это хорошо, – без особой радости произнес старичок. – Позвольте рекомендоваться: санитарный ответственный Кологривкин, третья категория значимости. А вы, полагаю, инспекция из Столицы.

– Так и есть, – подтвердил Шаров.

Из конспирации их департамент любил насылать этакие вот инспекции. Грош цена конспирации в базарный день, а по будням – алтын, но традиции… Свято блюдем-с, да-с. Не щадя живота, ваше-ство!

– Вас ожидают. Сразу после декомпрессии я отведу вас к первому вожаку, – не без гордости – к каким лицам вхож – произнес старичок.

– Зачем декомпрессии? – Лукину не терпелось. На службе Родине мгновеньем дорожи.

– Воздух стравливаем, – успокаивающе объяснил Кологривкин. – Во внутренней зоне давление ноль-четыре земного. Сразу нельзя. Кровь закипит.

– Долго ждать? – Спешит, спешит выказать Лукин рвение.

– С полчаса. Да вы проходите. Присядьте, отдохните. Чаю с дороги не желаете?

– Нет.

Шаров вдохнул марсианский воздух, затекающий в кабинку, тяжелый и несвежий. Отчетливо вспомнилось дело ныряющей лодки «Декабрист», в отсеках которой он провел месяц, прежде чем нашел немецкого шпиона. Настоящего, не выбитого. По выбитым вон Лукин специалист. Хватаешь человека, бьешь с упорством, и готов шпион, хоть английский, хоть японский. Гваделупские не требуются? Извольте приказать, мы мигом…

Кресла оказались зубоврачебные: массивные, с подголовниками, прикрытыми накрахмаленными чехлами. Он сел, вытянул ноги. Приемный зал был копией земного, но копией еще более тусклой, ношеной. Вдоль стен тянулись скамьи, а над ними – сальные полосы, следы голов. Пять лет преобразования Марса, а это – Главные ворота первопроходчиков. Даже единственные, если быть точным. Но излишняя точность – грубейшая ошибка, как говаривал учитель математики в далекие гимназические годы. И везде – в газете, выступлениях, рапортах и молитвах ворота назывались – Главными. Вверху, руками не достать, – панно. Первый покоритель Марса в момент Подвига.

– Носом дышите, так богаче. А к запаху привыкнете быстро, сами не заметите.

– Не моетесь вы здесь, что ли? – недовольно спросил Лукин, морща свой образцовый славянский нос.

– Нас сюда не мыться послали, молодой человек, а преобразовывать планету, – обиделся старичок.

Лукин хотел было осадить Кологривкина, подумаешь, третья категория, открыл даже рот, но не нашелся и только угрюмо посмотрел на санитарного ответственного.

– И каковы успехи преобразования? – спросил Шаров.

– Стараемся, – неопределенно ответил Кологривкин. Ему кресла не хватило, и он ходил вдоль стены со скамейкой. Пол – каменный, не протопчет. – Вы глубоко не дышите, легче, на полвдоха. Иначе голова закружится.

Время тянулось. Шаров покосился на чемоданчик, полпуда личных вещей, положенных уставом, здесь вес совсем ерундовый. Значит ли это, что можно было взять вещей больше? Какая разница. Где ж их взять-то? Достать книжку? Нет, никакого удовольствия читать здесь. И Лукина радовать не стоит, книжка не входила в список разрешенных.

Кологривкин не просто ходил, он еще и посматривал на манометр у выхода. Наконец старик объявил:

– Декомпрессия завершена!

Вот как. Спасибо. А мы бы не догадались. Дверь грязно-серого цвета отошла вбок. Широкий коридор с невысоким потолком того же крысиного цвета, торная дорога Марса. Впрочем, они почти сразу свернули в боковой ход, поуже и почище. Но с охранниками. Еще пост, еще и еще. Никто не спрашивал паролей и документов. В лицо знали. Подготовились. Декомпрессия – штука полезная.

Коридорчик стал совсем узким, на одного рыцаря, зато под ногами появилась ковровая дорожка. Горячéе, горячéе!

Действительно, вскоре они оказались в типичном кабинете-предбаннике: секретарь за столом, по бокам – пара охранников, верховные вожаки на стене (холст, масло, 230 x 160) и спесивая, одетая в кожу, дверь Самого.

– Капитан Шаров, вас ждут. Подпоручик Лукин, вы останетесь здесь. Личные вещи доставят в ваши отсеки.

Чего же сразу не взяли, еще в камере перехода? Не по чину?

Поставив чемоданчик на пол, Шаров взялся за ручку двери. Раскрылась дверь легко, но за ней оказался не кабинет, а тамбур. Пришлось опять постоять, недолго, пару минут. Любят на Марсе декомпрессию.

То ли Шаров принюхался, то ли воздух в кабинете первого вожака был иным, но вонь немытого тела исчезла – напротив, пахло степными травами, простором. Органическая химия на службе людям. И каким людям!

За небольшим, уездные вожаки и поболее имели, столом сидели двое. Гадать особенно было нечего: в кресле напротив двери, прямо под портретами (точная копия картины секретарского кабинета), сидел первый вожак, а несколько сбоку, в креслице уже, – кто-то поменьше. Очевидно, третий, как и везде, ответственный за безопасность.

– А вот и посланец Земли, – преувеличенно бодро проговорил первый вождь. – Капитан Шаров, не правда ли?

– Так точно, ваше превосходительство.

– Не устали с дальней дороги, капитан?

– Никак нет, ваше превосходительство.

– Без чинов, без чинов. Меня зовут Александр Алексеевич. Ушаков Александр Алексеевич. Да вы и сами это знаете, верно?

Шаров знал.

– А это – наш третий, Юрий Михайлович Спицин. Ваш, некоторым образом, коллега.

– Очень приятно. – Третий сказал приветствие так, что можно было подумать, и в самом деле – приятно.

– Вы поудобнее, поудобнее располагайтесь. Сбитень, чай?

– Благодарю. – Шаров сел в предложенное кресло.

– Сбитню нам, – в переговорную трубку скомандовал Ушаков.

Внесли – словно по мановению волшебной палочки. И никаких декомпрессий.

– Сбитень на Марсе – первое дело. Воздух сухой, редкий. А снаружи – о! Сейчас еще ничего, лето. Зимой, конечно, люто. – Третий пил сбитень с удовольствием. Лицо его, обветренное, желтого марсианского загара, раскраснелось и вспотело.

– Лето, – подтвердил и Ушаков. – Мы вот сегодня с Юрием Михайловичем ходили-ходили, под солнцем кости парили. Плюс три в полдень, жара.

Наконец сладкий, теплый сбитень был выпит. Шаров последним поставил стакан на поднос. Подстаканник – оловянный, но сделан мастером. Искусства в нем было больше, чем в картинах с вожаками.

– Итак, капитан, может быть, вы нам расскажете, что привело вас сюда. Если не секрет, конечно.

Шаров отстегнул с ремня планшет, открыл неторопливо. Секрет, еще какой секрет. Но не для всех.

– Причиной моей инспекции послужила эта статья. – Шаров развернул бумагу. – Появилась она во вчерашнем номере «Таймс».

– «Таймс»? – удивленно протянул Ушаков.

– Лондонская газета.

– Ну, что у них не одна газета, а много, мы