Марс, 1939 - Василий Павлович Щепетнёв

Шарову казалось, будто он уже месяц сидит в этом кабинетике, ведет бесконечные и безрезультатные разговоры, ни на пядь не приближающие его к цели. Болезненная адаптация, не иначе. Пора проситься на добычу русина, где много-много кислорода.

– Благодарю вас за сотрудничество. Вероятно, мне придется и в будущем прибегнуть к вашей помощи.

– Я всегда готова исполнить свой долг. – Показалось ему или действительно в голосе Орсеневой послышалось облегчение? Будто это имеет значение.

Он попрощался, вышел в первую комнату, комнату с микроскопами, как обозначил он ее для себя. Три лаборантки (если это были лаборантки) поспешно уткнулись в окуляры. У двери, на стуле, терпеливо ждал Кологривкин.

Шаров опять подошел к окошку бокса, раздвинул кем-то сдвинутые шторки. Нет, видимость стала еще хуже, совсем запотело окошко. Легкие, значит.

– До свидания, сударыни, – сказал он громко. Те хором пробормотали что-то неразборчивое. Что ж, была без радости любовь…

– Куда теперь? – Кологривкин, похоже, набрался бодрости в обществе дам. – К товарищу директора по науке?

– А вы сумеете найти его? – Шаров с сомнением посмотрел на переходы Научного корпуса. Двери и номера не все имели, а чтобы табличку какую – роскошь, излишество.

– Разумеется. Я в Алозорьевске каждую щель знаю. – Санитарный ответственный, похоже, не хвастал. Просто искренне заблуждался.

– Сколько же человек работают в Научном корпусе?

– Семьдесят четыре. – Кологривкин ответил сразу, без запинки. Таблица умножения на пять.

– А в Алозорьевске?

– Постоянный штат – две тысячи четыреста человек. Ну, еще, конечно, люди из рабочих поселков бывают, поселенцы…

– Много их, рабочих поселков? И много ли в них людей?

– Вот этого не скажу. Не мой уровень. Тысячи четыре приблизительно.

Ладно, ограничимся пока шестью тысячами четырьмястами подозреваемыми. Минус единица. Лицо, называющее гибель людей замором, вне подозрений. Пока.

Магистр Семеняко оказался за дверью номер четырнадцать.

– Вот, видите, пакость какая. – Он показал Шарову баночку. – Наши медики дали. Руки болят. Кожа трескается и заживать не хочет.

– Правда? – Шаров внимательнее посмотрел на руки магистра. Не хватает еще лишай подцепить.

– Нет, это не заразно. – Семеняко перехватил взгляд капитана. – Наверное, из-за контакта с металлами.

– Какими металлами? – Шарову стало неловко. Хорош, нечего сказать. А еще докторский сын.

– Моя тема. Естественное перемещение. Удивительный феномен, знаете. Вот уран, например. Исчезает невесть куда, а на его место, опять же невесть откуда, перемещается свинец. И это безо всяких генераторов, молний, тихо и незаметно.

– Очень интересно, – покривил душой Шаров.

– Энергия, безусловно, расходуется, но внутренняя. Добраться до нее, извлечь, заставить работать – задача, достойная русской науки. – Семеняко обернулся на портрет Ломоносова, висевший над столом.

– Насчет науки. – Шаров решил, что одной речи за день достаточно. – Какие работы ведутся здесь, в Алозорьевске?

– В основном прикладные, связанные с освоением. В перспективе, когда мы получим статус отделения Академии, сможем заняться и фундаментальными вопросами, но сейчас от нас ждут практической отдачи, быстрой и эффективной.

– А поподробнее?

– Прежде всего, лаборатория Орсеневой…

– Это я знаю, – поспешно вставил Шаров.

– Биохимическая лаборатория, самая большая, двадцать человек. Переработка органики, построение полузамкнутого цикла. Питание переселенцев – вопрос вопросов. Затем – механики. Разработка коммуникаций, транспортники. Группа астрономов – три человека. Метеорологи, геологи. Моя группа. В общем, решаем сугубо практические задачи. На создание вечного двигателя, беспроволочного телеграфа и прочих утопий не отвлекаемся.

– Вы все перечислили?

– Остается лаборатория директора. Там действительно теоретики. Наблюдение за полями перемещения и создание единой теории поля. Два человека.

– Вы как будто скептически относитесь к этой проблеме?

– Помилуйте, разве я смею? Я всего-навсего магистр, а Кирилл Петрович Леонидов – академик, десять лет провел в Кембридже.

– Но разве теория поля не признана лженаучной? – Шаров вспомнил университетские семинары. «Вещество, вещество и еще раз вещество!», ломоносовский завет.

– Директор вправе сам выбирать себе тему, – дипломатично ответил Семеняко.

– Вы поддерживаете связь со своими коллегами?

– Ну… – Было ясно, что Семеняко задет. Словно калеке в лицо сказали, что он калека. – Мы получаем литературу – журналы, монографии… Сами посылаем статьи, без подписи, но все же…

– А личное общение? Ваши сотрудники, вы сами бываете на симпозиумах, съездах?

– В силу специфики нашего учреждения в настоящее время персональное участие в такого рода мероприятиях считается нецелесообразным, – бесцветным, невыразительным голосом ответил Семеняко, но глаза кричали: Ублюдок! Поганый, сволочной ублюдок!

– Хорошо. Контакты с зарубежными учеными также отсутствуют?

– Год назад была английская делегация. Со станции Берд. Об этом много писали в Газете.

– Я помню. Встреча в Алозорьевске. Визит вежливости, не так ли?

– Прибыли два представителя марсианской станции Берд, познакомились с городом, посетили Научный корпус, провели совместный эксперимент, определение напряженности поля перемещения, и в тот же день отбыли назад, – монотонно, механически сообщал Семеняко. Говорящая машина к вашим услугам. – В непосредственном разговорном контакте в Научном корпусе были задействованы двое: директор Леонидов и я, в постановке эксперимента с российской стороны участвовали те же. Отчет о встрече передан в соответствующие инстанции, замечаний не последовало.

– Чего только в этих инстанциях не случается. А как, каким путем оказались здесь англичане?

– Сначала со станции Берд их переместили через Гринвич и релейную цепь в Пулково, а уж из Пулково – сюда. И возвращались они так же.

– А напрямую? Возможно перемещение напрямую?

– Исключено. Во-первых, станция Берд от нас в трехстах верстах, понадобилось бы полдюжины ретрансляторов. И во-вторых, наши и бердовские передатчики работают в зеркальном режиме – мы возвращаем на Землю ровно столько массы, сколько она посылает нам. Собственной мощности не хватит на посылку и кошки.

– «Сколько в одном месте прибудет, столько в другом тут же убавится», – процитировал Шаров слова основоположника наук. Вернее, прочитал – они бронзовыми буквами выведены были под портретом Михайлы Васильевича.

– Совершенно верно.

– Насколько я помню, намечался ответный визит?

– Намечался. Но в настоящее время никакой подготовки не ведется.

– Да, да… – Шаров знал почему. И каждый знал. Год назад Россия пыталась подружиться с Англией против Германии, но сейчас английская оттепель кончилась, вернулись морозы. Оймяконские.

– А письма? Вы… или академик Леонидов? Не обмениваетесь ли письмами с англичанами? – сказал, понимая, что несет чушь.

– Ну какие письма, капитан, – вдруг озлился Семеняко. – Я из дому, от жены три года вестей не имею. Мы – и письма в Англию! Без права переписки, понимаете? Без права!

– Вы успокойтесь. – Шарову Семеняко не понравился с самого начала, но сейчас на мгновение стало жаль магистра. Жалельщик нашелся. Работу работай, тогда и жалеть времени не станет. Уяснил? Так точно, ваше-ство! Я страсть какой умный!

– Простите. – Товарищ директора по науке взял себя