Светоч Йотунхейма - Елизавета Алексеевна Дворецкая

– И это большое несчастье! – прямо ответила Мальфрид. – Глаза б мои его не видели – уж очень он похож на тебя, старая ты образина!

Микиль-Тролль только расхохотался. Видно, супружеские нежности в его жизни именно так и выглядели.

– Садись, сынок! – Тролль показал Хаки на скамью. – Теперь это твой дом, и ты имеешь право греться у нашего очага!

Хаки сел на край лавки – ему пришлось подтянуться, чтобы на нее запрыгнуть, и ноги его не доставали до пола. Однако он чувствовал себя так, будто сидит на божественном престоле, и на Фьёра он глянул свысока – во всех смыслах.

– Как жаль, что Вестейн бонд был так слеп! – произнес Фьёр. – И не задушил гаденыша в колыбели, разглядев подмену.

Хаки вспомнил, как Ульв-Харек не раз сожалел, что его младшего брата не унесли в лес еще младенцем.

– Ты потише! – бросил Хаки. – Это я – настоящий сын Микиль-Тролля и внук двух конунгов. А ты – самозванец. Просто жалкий подкидыш! Ты был рожден ухаживать за свиньями. Твоя доля – сидеть у порога и глодать кости.

– Я тебя… – Мальфрид угрожающе подняла поварешку, и у Хаки екнуло сердце – он-то знал, что она может сделать.

– Не надо, матушка! – Ее остановил Фьёр. – Я уже взрослый и сам за себя постою. Но я не так глуп, чтобы драться с этой лягушкой за каждый квак.

– Ты взрослый сын бонда, – с торжеством бросил Хаки.

Он едва сдерживал желание поболтать ногами, как детстве, когда дразнил Ульв-Харека – тогда еще просто Харека, – сидя на ограде и стараясь не упустить миг, когда в руке у того окажется камень.

– Ты мой сын, что бы ни случилось! – сказала Фьёру Мальфрид, и в ее строгом голосе прозвучала болезненная нежность. – Ты прекрасен, я полюбила тебя в тот миг, как впервые увидела, и буду любить, пока жива!

Фьёр опустил голову. Сегодня он впервые услышал эти слова от своей величавой матери – когда уже узнал то, что не обесценило ее любовь, но очень сильно усложнило.

– И я всегда буду тебе благодарен, матушка, – тихо сказал он, не глядя на Хаки и, кажется, уже забыв о нем. – Я слишком тебе обязан: ты – королева, растила сына бонда… Простого бонда из Хадаланда…

– Вот именно! – с удовольствием подтвердил Хаки.

– С этим нелегко смириться, когда всю жизнь привыкал считать себя потомком королей. Но кое-какое в этом есть и преимущество…

Фьёр замолчал, как будто не мог сыскать этого преимущества. Мальфрид отбросила поварешку, подошла и прижала к себе его голову. Фьёр зарылся лицом в ее передник, как маленький мальчик, и прошептал, так что не услышала даже она:

– Ведь я – человек… Как и ты…

Прядь 29

Плюх!

Рагнхильд чуть вздрогнула от неожиданности, хотя уже почти привыкла к этим звукам. Как и к тому, что последует за ним.

– Козье молоко! – раздался сверху женский голос, и одновременно одна из медных чаш на длинной полке ярко вспыхнула густо-желтым светом. – От Сальдис из усадьбы Горная Роща!

– Чего-то хочет? – прокричала из глубины дома Матушка Идис.

– Нет, просто так!

– Пусть у нее дети уберегутся от той заразы, что ходит у них в округе. Рагнхильд, забери молоко!

Маленький с виду, дом под скалой оказался так велик, что его дальние края терялись во мгле. Рагнхильд прожила здесь уже три дня, но пока не решалась отходить от очага. Только Матушка Идис постоянно пропадала где-то в глубине, занятая своими таинственными делами.

Рагнхильд встала и подошла к полке.

– Кто из вас это был? – вежливо спросила она, скользя взглядом по кубкам, чашам, мискам и кувшинам на длинной полке.

Полка тоже уходила куда-то вдаль, а различать всех по голосам Рагнхильд еще не научилась.

– Это я, Альвильд, – ответила серебряная чаша с позолоченным узором, в виде большого яйца со срезанной верхушкой, третья от двери.

Рагнхильд потянулась и осторожно сняла чашу с полки. В ней плескалось свежее козье молоко, и Рагнхильд перелила его в простой глиняный горшок. Чашу надлежало вымыть и поставить обратно.

– Благодарю, – с изысканной любезностью, словно королева, ответила та, когда Рагнхильд водворила ее назад на полку.

– Не за что, дорогая Альвильд, – ответила Рагнхильд.

– Продолжай, сестра Гётвара, – сказал высокий серебряный кубок. – Ты рассказывала про старуху, которая ловила рыбу у себя в очаге.

– Так вот, я говорю, – подала голос полукруглая серебряная чаша, с вырезанными на боках человечками с копьями и бегущими оленями. – Эта старуха еще умела воровать чужих овец, но только если их загоняли на ночь в одну пещеру на Полосатой горе. У нее была заколдованная веревка, и если она бросала ее в холодный очаг, то на веревке оказывалась овца из той пещеры. А люди с Полосатой горы много лет не могли взять в толк, куда у них деваются овцы, и никакие сторожа не могли их устеречь. Так продолжалось, пока к старухе не пришел однажды парень и не попросился ночевать. Он стал разговаривать со старухиной дочкой и так ей понравился, что она захотела его себе в мужья. Она сказала ему об этом, а он ответил: вы так бедны, и я беден, чем же мы будем жить, если у нас народятся дети? А она сказала: видишь ли, моя матушка…

Дзинь!

– Овечий сыр! – закричала серебряная чаша на широкой ножке. – От Арнторы с хутора Висячая Сосна! Просит, чтобы ее корова благополучно отелилась и принесла телку!

– Пусть у нее будет телка! – донесся из глубины дома голос Матушки Идис. – Рагнхильд, возьми.

– Это я, Торхильд! – крикнула чаша на ножке, не дожидаясь, когда Рагнхильд спросит.

Пока Рагнхильд шла к ней вдоль лавки, чаша мерцала, чтобы не дать ей запутаться. Рагнхильд вынула сыр, переложила в деревянную миску, вымыла серебряную чашу, вытерла и поставила назад. Сыр требовалось отнести в погреб, но не успела Рагнхильд выйти за порог, как позади раздалось звонкое «Дзинь!» и еще один женский голос закричал:

– Овсяно-ржаные лепешки, еще горячие, от Гейры с хутора Чистая Гора! Жалуется, что все время болеет и что куры плохо несутся!

– Она болеет, потому что завидует своим сестрам, сплетничает, наговаривает на них! – закричала из глубины дома Матушка Идис. – Пусть кто-нибудь сходит к ней во сне и скажет, что для исцеления ей нужно с ними помириться.

– Я сейчас заберу лепешки! – пообещала Рагнхильд. – Сванхвит, это ведь ты? Я только отнесу сыр и сразу вернусь!

Торопливо Рагнхильд выскочила из дома. Снаружи никогда не бывало