Инженер Петра Великого – 8 - Виктор Гросов

Все же, отличные у меня командиры. Не побоялись передо мной своих людей оберечь. Меня даже гордость взяла, отгоняя тревогу.

А степь вокруг жила своей жизнью. Остатки булавинцев, не примкнувшие к Зимину, сбились в ватаги и теперь вели малую войну. Бунт выродился в бандитизм. От редких встречных купцов и беженцев мы слышали одно и то же: разбойники действуют нагло, нападают даже на укрепленные обозы, и вооружены на удивление хорошо. У многих — новенькие фузеи, у некоторых даже армейские штуцеры. Все указывало на то, что кто-то снаружи подпитывал этот хаос, не давая огню погаснуть. Это навевало на дурные мысли.

Для нас, впрочем, эти банды были призраками. Несколько раз дозорные замечали вдали конные отряды, следившие за нами с холмов, но стоило «Бурлакам» развернуться в их сторону, как всадники тут же таяли в степной дымке. Силуэт «Катрины» в небе действовал еще сильнее. Для суеверных, забитых людей наш дирижабль был чем-то инфернальным, знамением, от которого следовало держаться подальше. Наше технологическое превосходство создавало вокруг колонны невидимый силовой щит. Мы двигались в пузыре безопасности посреди кипящего анархией котла. И эта тишина, это отсутствие сопротивления нервировали. Я шел будто по тонкому льду над темной, глубокой водой.

Прибытие в ставку не принесло облегчения. Вместо победного гомона, который я помнил по возвращении с Прута, лагерь под Перекопом встретил меня раздраженным шумом и воздухом, пропитанным дурными запахами: кислой вонью прокисшей каши, едким дымом сырых дров и всепроникающим смрадом конского пота. Скрипели несмазанные колеса обозных телег, где-то вдалеке надсадно ржали лошади, а рядом, у походной кузни, монотонно бухал молот. Хмурые, чумазые солдаты сидели у палаток, лениво очищая оружие или латая прохудившиеся сапоги. Вся эта огромная армия казалась заведенной пружиной, а по обращенным ко мне хмурым взглядам я читал: виновник — ты.

Петра я застал в большом штабном шатре, окруженном караулом из рослых преображенцев. Внутри царил привычный для походной жизни рабочий беспорядок. На огромном столе, заваленном картами, донесениями и измерительными инструментами, оплыла и давно погасла свеча в медном подсвечнике — свидетельство долгой ночной работы. В углу, не поднимая голов, скрипели перьями два писаря, у входа застыл адъютант. Склонившись над картой, государь стоял ко мне спиной. Он даже не обернулся, когда я вошел и, как положено поприветствовал Государя. Он, не оборачиваясь, махнул рукой на грубый походный табурет. Я сел. Несколько мгновений в шатре слышался лишь скрип пера.

— Ну, докладывай, генерал, — наконец бехэмоциональным тоном произнес он, все так же не поворачиваясь. — Как ты дошел до жизни такой, что мне пришлось бросить турок и тащиться сюда?

О как! Интересное начало разговора. Все же наплели что-то про меня недруги.

Я начал было доклад по всей форме, но он оборвал меня, резко выпрямившись и повернувшись. В его глазах полыхнул огонь. Подойдя к столу, он с силой вонзил ножку циркуля в карту, как раз туда, где был обозначен Дон.

— Без предисловий! Я хочу знать все!

Я вздохнули вкратце, без утайки рассказал ему все события. Петр Первый слушал внимательно. Ни разу не перебил. Но когда я закончил, его лицо аж раскраснелось от ярости.

— Каким правом ты, барон, договоры от моего имени заключал? Кто тебе позволил мою казну, захваченную у разбойников, им же и раздавать? И почему во главе Дона у тебя сидит вчерашний мятежник Зимин, а не верный мне полковник, которого я туда ставил? Отвечай!

Разговора не вышло — начался допрос. Трибунал в одном лице. Каждый вопрос бил как хлыстом. Вся конструкция, выстроенная мной в Черкасске, в его устах превращалась в череду преступлений против власти. Одно неверное слово — и все пойдет по одному известному месту.

Глубокий вдох, чтобы успокоиться. На эмоции он не купится. Только голые факты. Только цифры.

— Государь, — я старался не проявлять эмоций. — Я действовал исходя из пользы для казны и сохранения твоих людей. Позволь показать.

Подойдя к столу, я отодвинул в сторону чью-то остывшую оловянную кружку и разложил свои бумаги. Он смотрел с нескрываемым скепсисом.

— Вот, Ваше Величество, сумма, потраченная на подряды, восстановление мостов и авансы атаману Зимину. Все из средств Компании, не из казны Государства. — Ну а что, доля государства в Кампании хотя и была, но не являлось частью казны. Мой палец уперся в итоговую цифру. — Сумма немалая. А вот, — рядом лег другой лист, — расчеты, что мне предоставили твои же люди из Казначейства перед отъездом. Предполагаемая суммарасходов на полномасштабную карательную экспедицию сроком на полгода.

Его взгляд скользнул по строчкам: фураж для конницы, жалование пятидесятитысячной армии, порох, свинец, стоимость орудий, которые неизбежно были бы потеряны… Цифры говорили сами за себя. Мои траты были каплей в море по сравнению с тем, во что обошлась бы государству полноценная война на своей же земле.

— Но это только деньги, государь, — продолжил я, чувствуя, что лед тронулся. — А вот другая цена. По самым скромным прикидкам, при подавлении бунта силой мы потеряли бы не меньше пяти тысяч твоих лучших солдат. Обученных, опытных. Тех, что прошли Северную войну. И положили бы тысяч двадцать этих казаков. Что в итоге? Выжженная земля, где лет тридцать ничего, кроме бурьяна, не росло бы. Ненависть, тлеющая под пеплом и готовая вспыхнуть при первом удобном случае. Мы бы победили, да. Однако это была бы победа, которая разорила бы тебя, Государь, твой народ и твои земли, что конечно же сделало бы нас слабее.

Он впился взглядом в мои расчеты. В шатре снова стало тихо.

— А я, — я позволил себе повысить голос, — получил другое. Вот. — На стол лег третий лист. — Списки казачьих полков, уже приведенных к присяге атаманами Зиминым и Некрасовым. Двенадцать тысяч сабель. Не бунтовщиков, а твоих солдат, Государь. Готовых хоть завтра выступить на Перекоп и ударить турку в тыл. Они сыты, у них есть работа, и они знают, что их дома никто не сожжет. Я просто создал условия, в которых служить тебе стало выгоднее, чем бунтовать.

Я замолчал. Все козыри были на столе. Я показал ему отчет, который готовил загодя. Тут же ведь другая модель управления — не через страх, а через выгоду. Не через насилие, а через создание системы, где порядок становится выгоден каждому.

Петр долго сидел неподвижно, постукивая пальцами по столешнице. На его скулах ходили желваки. Гнев самодержца,