Инженер Петра Великого – 8 - Виктор Гросов

чью волю посмели обойти, боролся с расчетом государственника, который видел неоспоримую пользу. Наконец он поднялся, прошелся по шатру, с хрустом разминая затёкшие плечи, и остановился у входа, глядя на суетливую жизнь лагеря.

— Хитер ты, барон, — произнес он, не оборачиваясь. Голос его был уже другим — усталым, без прежней ярости. — Очень хитер.

Вернувшись к столу, он тяжело опустился в кресло и, взяв мои бумаги, еще раз пробежал их глазами.

— Твоя правда, — выдохнул он. — Убытков ты мне принес меньше, чем пользы.

Вот же ж… И надо же было так сказать? Вроде и похвала, а вроде и наоборот. В любом случае, эта скупая, выжатая сквозь зубы фраза значила для меня больше любого ордена. Он понял и принял. Он по-прежнему был императором, а я — его инструментом. Но теперь этот инструмент, кажется, заслужил доверие, даже если его устройство оставалось не до конца понятным.

Убедившись, что донская проблема из открытой раны превратилась в болезненный, но затягивающийся рубец, Петр сгреб мои отчеты и небрежно отложил в сторону. Теперь, когда тыл был в относительном порядке, он мог успокоится и поговорить спокойно. Он долго смотрел на меня, что-то для себя решая. Мне даже стало не комфортно под эти взглядом. Наконец, он, видимо, что-то решив, нарушил молчание.

— Вовремя они этот бунт затеяли, собаки, — проговорил он, уставившись на карту южных рубежей. — Как раз тогда, когда турка надо было дожимать. А теперь вот, — его кивок указал на два запечатанных сургучом пакета, лежавших особняком, — полюбуйся.

Он протянул мне первый документ: витиеватое, полное дипломатических реверансов письмо на немецком с прикрепленным русским переводом. Официальное предложение о посредничестве от венского двора. Суть сводилась к миру на условиях «как есть». Россия оставляет за собой Азов, однако границы остаются прежними. Никаких буферных зон, никаких гарантий. Турки в любой момент могут снова подойти под самые стены.

— Австрияки — вечные враги Порты, — задумчиво произнес я, откладывая письмо. — Почему же они предлагают мир, который выгоден скорее туркам, чем нам? Сохраняя угрозу на наших границах, они держат и нас, и османов в напряжении. Не дают усилиться ни тем ни другим.

— Вот и я о том же, — хмуро кивнул Петр. — А теперь глянь на это.

Второй документ, написанный по-французски с таким же русским листиком перевода, обходился без лишних церемоний и был похож на деловую ноту. Предложение куда соблазнительнее. Турки, якобы по совету Парижа, готовы уступить Азов, отвести границу до самого Перекопа. Взамен — сущие пустяки: некие «особые торговые привилегии» для французских купцов в новых портах и наши гарантии невмешательства в их игру с поляками.

— Уже лучше, но тоже не отображает реалий «на земле», — подытожил я. — Хотят втянуть нас в свои анти-английские или анти-австрийские дела, связать по рукам и ногам на западе.

— Именно! — Петр с силой ударил ладонью по столу, заставив подпрыгнуть чернильницу. — Один тянет в болото, другой подсовывает сыр в мышеловке. Генералы мои видят только войну, кричат «до Стамбула дойдем!». Дипломаты старой закалки в этих их европейских кружевах запутались, как мухи в паутине. Я не верю никому!

Он тяжело прошелся по шатру, заложив руки за спину, — одинокий, окруженный либо недалекими рубаками, либо хитрыми царедворцами.

— Ты, барон, думаешь не как все, — остановился он напротив, и его взгляд стал жестким. — Ты видишь деньги, контракты и шестеренки, которые за всем этим стоят. Ты мне нужен там. На этих переговорах.

Чего? Как это? Где это — там?

Я замер. Мозг уже лихорадочно просчитывал риски. Дипломатия. Интриги. Война слов, где нельзя опереться на твердость стали и точность расчетов. Не мое поле. Трясина, в которую меня только что швырнул император.

— Адъютант! — рявкнул Петр. — Меншикова ко мне! И прочих… Живо!

Несколько минут спустя шатер наполнился людьми. Первым, внося с собой запах благовоний, вошел лоснящийся Меншиков. За ним — адмирал Апраксин и еще несколько генералов. Все они смотрели на меня с плохо скрываемой неприязнью. Апраксин, правда, смотрел скорее нейтрально.

— Господа, — не стал тянуть Петр. — Воевать мы пока прекращаем. Начинаем говорить. Главой делегации и моим чрезвычайным послом на переговорах с Портой назначаю генерал-майора Смирнова.

Оглушительная тишина. Первым ее нарушил Меншиков. На его лице расплылась издевательская усмешка.

— Что ж, воля твоя, мин херц, — протянул он с елейной интонацией. — Решение воистину… небывалое. Вчерашний прожектер и торговец железом сегодня будет вершить судьбы Империи. Лишь бы он нам всю державу не променял на свои немецкие хитрости.

Я встретил его взгляд без вызова. Да, торговец. И мой товар получше твоего, Светлейший, — он не ворованный. Но лучше промолчать.

Кто-то из генералов постарше подхватил мысли Светлейшего.

Петр слушал и его лицо темнело. Когда поток колкостей иссяк, он медленно обвел всех тяжелым взглядом.

— Торговец? — его голос был тихим, но от этого казался еще более грозным. — Да, торговец. Этот «торговец» в одиночку пленил шведского короля! Забыли? Этот «торговец» вытащил нашу армию из прутского котла, когда вы уже мысленно примеряли турецкие кафтаны! И этот «торговец» за две недели усмирил бунт, на который вы просили у меня армию и год времени! Ему, — Петр ткнул в меня пальцем, — я верю больше, чем всем вам, вместе взятым!

Ох, зачем же так? Неужели Государь не понмает, что у меня хватает врагов, зачем ихеще плодить? Хотя, может вот они — недруги?

Упоминание Прута заставило их поморщиться. Мертвая тишина сковала шатер. Спесь с генералов слетела мгновенно, они потупили взгляды. Воспоминание о том унизительном совете, где они наперебой советовали сдаться, было слишком свежо. Меншиков поджал губы, его лицо стало непроницаемым.

— Вопросы есть? — отчеканил Петр. — Вопросов нет. Все свободны. Барон, останьтесь.

Когда за последним генералом захлопнулся полог шатра, тяжесть, казалось, немного отступила. Решение было принято.

Я стоял перед Государем, странно опустошенный. Победа над генералами не принесла радости — наоборот, навалилась досада. Снова и снова одно и то же: я ехал к Булавину говорить, а пришлось устраивать переворот. Теперь отправлялся на переговоры, и моя инженерная логика, привыкшая к четким переменным, подсказывала: здесь она бессильна. Дипломатия — не сопромат; в ней нет законов, только интересы, облеченные в красивые слова. Я опять вступал на зыбкую почву, где все могло закончиться кровью. Из строителя и командира я снова