Инженер Петра Великого – 8 - Виктор Гросов

— В ножнах, под подкладкой, — записка, — тихо сказал я. — Продашь его аге, который командует личной охраной визиря. Не дари, а именно продай, за полцены. Скажешь, товар срочный, уезжаешь до рассвета. Это важно.

Пластун молча кивнул и растворился в темноте. В свитке, написанном на клочке пергамента, был не просто текст, а эдакий «шифр», понятный лишь человеку его круга.

«Великому Визирю от генерала Смирнова. Собаки лают громче нас. Их хозяева довольны. Предлагаю разговор для тех, кто держит поводок, а не для тех, кто на нем сидит. Завтра, за час до рассвета, у старой водяной мельницы на острове. Я буду один. Если честь воина для Вас не пустой звук — Вы тоже будете одни. Если я не увижу в полночь на южном бастионе трижды поднятый фонарь, завтра Российская империя прекращает переговоры и мы будем считать, что османы готовы к миру только тогда, когда сотни небесных птиц окажутся над Стамбулом, чтобы повторить прутский позор».

Угроза была точной. Я писал на русском, надеясь, что его толмачи переведут ему. Посвящать своих «дипломатов» во все это я не хотел, знал их реакцию, успел уже понять ход мыслей этих деятелей.

Время застыло, превратив остаток вечера в пытку. На крепостной стене Сороки я стоял рядом с понурыми Голицыным и Щелкаловым. Они уже смирились с провалом, мысленно сочиняя оправдательные депеши Государю. Они видели тупик. Я же вглядывался в непроглядную тьму османского берега, где едва мерцали огоньки вражеского лагеря. Механизм был запущен. Теперь все зависело от того, окажется ли моя угроза действенной. Ровно в полночь тьма на том берегу должна была дать ответ. Или поглотить мою последнюю надежду.

Глава 20

В полночь на том берегу трижды мигнул и погас огонек — долгожданный сигнал. Голицына и Щелкалова давно оставили меня и ушли. Я накинул темный плащ поверх мундира и спустился к воде. У причала уже ждал Дубов с двумя пластунами и толмачом с турецкого.

— Лодка готова, Петр Алексеич, — тихо доложил он. — Второй «Бурлак» развернут в сторону острова, канониры у орудий. Малейшая заминка — и мы ударим картечью по мельнице.

— Никаких залпов, — ответил я, проверяя, легко ли выходит из-за пояса мой маленький дерринджер. — Если через два часа я не подам сигнал или не вернусь — действуешь по плану «Б». Поднимаешь «Катрину», подходишь к их лагерю на предельно малой высоте и сбрасываешь «Дыхание». Преврати их пороховые склады в ад. Но никого не упусти живым. Понял?

— Так точно, — глухо отозвался он. В его глазах — собачья преданность и плохо скрываемый страх за меня. Верный солдат не понимал этих игр, зато был готов выполнить самый безумный приказ.

— Это не игра, капитан, — словно прочитав его мысли, добавил я. — Это финальная ставка. Либо мы выигрываем войну сегодня ночью, либо завтра утром начинаем ее заново, но уже по-настояшему.

В полной тишине мы скользили по черной, маслянистой воде Днестра. На веслах сидел один из пластунов — безликая тень. Впереди из мглы проступала старая водяная мельница, похожая на скелет доисторического чудища: почерневшие бревна, прогнившее, застывшее колесо, едкий запах тины и сырого камня. Идеальное место для тайной встречи — гиблое, продуваемое всеми ветрами, одинаково чужое для нас обоих. Как и было условлено, на скользкий берег я сошел один, если не считать толмача. Пластун тут же бесшумно отчалил и растворился в тумане, оставив меня наедине с гулкой тишиной.

Идиот. Какой же я идиот. Вместо того чтобы строить заводы, играю в шпионов и дипломатов на гнилом острове. Один неверный шаг — и все мои конвертеры и паровые машины достанутся Меншикову.

Великий Визирь Дамад Али-паша словно соткался из речного тумана. Его, закутанного в темный плащ, страховали две тени с обнаженными ятаганами.

Вот же гад. Не один явился. С другой стороны — явился же. Или у него сразу два толмача. А по их рожам не скажешь, что они по-русски говорят.

Сам визирь казался выше и шире, чем в шатре, в руке его мерно пощелкивали нефритовые четки — единственный звук, выдававший его присутствие. Он остановился в десяти шагах. Тяжелый, непроницаемый взгляд впился в меня, и я понял: передо мной не дипломат, а воин, лично разгромленный мной на Пруте. Он пришел сюда не торговаться — он пришел оценить цену реванша.

— Ты смелый человек, генерал, — низким голосом, без всяких предисловий заявил он, и переводчик за его спиной торопливо зашептал. — Прийти одному на встречу с тем, чью армию ты погубил. Или безумный.

— Ваше превосходительство, я пришел говорить о деле. Безумие — продолжать войну, в которой мы оба лишь фигуры на чужой доске.

Мой толмач перевел. Странная ситуация. Нам бы и одного переводчика хватило, но каждый хочет быть уверенным в том, что правильно понял собеседника.

Он издал короткий гортанный смешок, лишенный веселья.

— Фигуры? Я вижу иное: бунт, полыхающий на твоих южных землях. Твоего царя, вынужденного гоняться за собственными подданными, пока моя армия стоит на его границе. Ты слаб, генерал. И твоя летающая диковина — крик отчаяния. Еще один натиск, и твоя молодая империя треснет по швам, как пересохшая глина.

Вот оно. Удар с позиции силы, козырь — булавинский мятеж. Отчаянная попытка поднять ставки, доказать и себе, и мне, что прутское поражение — лишь случайность. Однако на его физиономии так и просматривалась ярость проигравшего. И тут до меня дошло: мой первоначальный план — давить и угрожать — не верен. Придется импровизировать.

— Вы храбрый воин, Дамад Али-паша, — спокойно произнес я, глядя на него. — Ваши янычары дрались на Пруте как львы. Отдаю должное вашему мужеству. Но вы проиграли не потому, что были слабы — вас предали. Вас послали воевать не с той армией и не в той войне, на которую вы рассчитывали.

Визирь замер, его пальцы сжали четки.

— Франки всегда были вероломны, — процедил он. — Но и московиты не славятся честностью. Почему я должен верить, что твой яд слаще их яда?

— Потому что их яд убивает медленно, а я предлагаю противоядие. Вам ведь наверняка докладывали, что русская армия измотана войной со шведами? Что полки обескровлены, а казна пуста? Вам лгали. Сознательно. Те, кто сидит за вашей спиной в европейских столицах. Они