Земский докторъ. Том 6. Тени зимы - Тим Волков

— Точно так и товарищ Троцкий считает! — Красников обернулся с первого ряда и, смерив чекистов любопытным взглядом, негромко спросил. — Говорят, вы на Яблоневке пошумели? А чего без нас? Главаря-то, я так понимаю, не взяли? Так надо вместе!

— Вместе-то вместе, — отрывисто кивнул Алексей Николаич. — Но ты, Витя, сначала крысу свою найди! Вот тогда и разговор будет.

— Товарищи, товарищи, прошу тишины! — Сергей Сергеевич, сидевший в президиуме, за накрытым кумачовой скатертью столом, постучал стаканом по графину. — Следующий вопрос — развитие тыла. Ну, с этим у нас дела обстоят, откровенно говоря, неплохо… Предприятия работают! Пусть, не все, и не в полную силу, но… Пока есть, на чем… а дальше думать будем. Ну, а с диверсией на Металлическом заводе разбираются соответствующие органы! Так, Алексей Николаевичи?

— Так точно, товарищ председатель уисполкома! — поднявшись, официально доложил Гробовский. — Разбираемся. О ходе дела будет доложено лично.

— Ну, и славненько, — Гладилин потер руки. — Во второй части совещания заслушаем отчеты о состоянии дел в образовании и медицине. Сейчас же объявляется перерыв! Да, товарищи! Внизу организован буфет — можно попить чаю.

Роль буфетчика исполнял добродушного вида краснощекий толстячок в защитном френче — исполкомовский завхоз Илья Петрович Бобриков.

Завидев чету Петровых, завхоз замахал руками:

— Товарищи, товарищ, расступитесь. Советским молодоженам — без очереди!

— Да какие же мы молодожены? — Анна Львовна немного застеснялась. — Времени-то сколько прошло.

— О, да не так уж и много! — расхохотавшись, Илья Петрович лично налил два стакану чаю из большого трехведерного самовара, какие обычно использовались в трактирах. К чаю прилагались две булочки из обдирной муки, выпечка местного хлебозавода имени Спартака, естественно — национализированного. Еще по осени успели запастись мукой, ну, а что будет дальше, пока что никто не знал… Кроме Ивана Палыч у которого на все имелись свои планы, воплощавшиеся в жизнь пусть и медленно, но методично.

Вот, скажем, та же ЧК, где изначально — свои да наши. Опять же, Гладилин, Пронин… да все начальство.

— Вкусная булочка, — попробовав, похвалила Анна.

Петровы отошли к окну, поставив стаканы на подоконник — так делали почти все, этакий а-ля фуршет.

— Ох, Ваня… Как хорошо, что все вот так обошлось! Ну, что же ты мне не рассказал сразу же? Я что, дура? Не знала бы, как себя вести?

— В следующий раз так и сделаю, милая.

Анна Львовна, конечно же, сильно переживала по поводу происшедшего, и ее можно было понять. Все же, понемногу женщина успокаивалась, благодарила Гробовкого с Аристотелем, а еще…

— Слушай! Нам надо что-то Анюте Прониной подарить. Ведь, если б не она…

— Согласен! — отрывисто кивнул доктор. — Только — что? Аня — девушка самостоятельная, от чего-то мещанского может и отказаться! Гм… что она любит-то?

Анна Львовна вдруг рассмеялась:

— Книги она любит, вот что! Вот бы ей и подарить… то чего в нашей библиотеке нет. Деньги у нас есть, и паек… Думаю, на пару-тройку книг хватит. Только вот не знаю, торгует ли до сих пор книжная лавка?

— Нам милая, не лавка нужна, а рынок, — Иван Палыч вспомнил рассказ коллеги про старичка-букиниста. — Уж там мы точно книги найдем! На любой вкус.

Улучив момент, доктор еще успел пообщаться с Гробовским, кое-что спросить. Засада в особнячке на Яблоневке была оставлена так, на всякий случай. Особыми надеждами руководство ЧК себя не тешило: о случившейся заварушке, наверняка, судачила вся округа, и Хорунжий, даже если он и вернулся уже в город, вряд ли бы сунулся в дом. Сам, конечно, не сунулся бы… Но вполне мог послать кого-то из своих «шестерок». Так, послушать, посмотреть…

Пока что в особняк заглянул лишь один молочник, оказавшийся не при делах.

* * *

На рынке кипела жизнь с утра и почти дотемна. Торговали там практически всем! Одежда, старинные вещи, игрушки, открытки, книги… Очень много было всего немецкого, хлынувшего через линию фронта еще во время переговоров. Перочинные ножики, краски, иголки, нитки, лекарства. Кстати в аптеках они тоже появились, и Гладилин, с подачи Иван Палыча, срочно выписал наряд на поставку.

После обеда потеплело, ветер утих, пошел мягкий редкий снежок. Сквозь палевую пелену облаков изредка проглядывало солнце.

— «Красный Зареченск», «Красный Зареченск»! — носились с газетами мальчишки. — Покупайте вечерний выпуск!

Толпившийся у прилавков народ, прицениваясь, перебирал выставленные на продажу вещи. Многие торговали с рук:

— А вот брюки! Модные довоенные брюки. Настоящий шевьот!

— Пальто! Пальто! Дамочка, не проходите мимо! Чистая английская шерсть. Гляньте-ка, прямо на вас!

— И сколько? Ого!

— Пальто, пальто… Английская шерсть.

— Часы Павла Буре! Требуют ремонта. Отдаю даром!

— Даром⁈

— Почти!

В качестве средств платежа ходило много чего. Старые двадцатки и сороковки — «керенки» — уже мало кто брал, котировались золотые царские червонцы, немецкие марки и пфенниги — у фронтовиков этого добра имелось. Впрочем, не только у них. Еще вещи менял на продукты… или на другие вещи, этакий натуральный обмен.

— Часы! Часы! Даром! Почти…

— А не подскажете, где нам книги найти?

— Книги?

Продавец часов — пожилой мужчина с черной окладистой бородой и боровой шапке — озадаченно почмокал губами и вдруг улыбнулся:

— Так у Василия Василича же! Старичок-букинист. Во-он там, под липами. Если еще не ушел.

Бородач указал рукою.

— Вообще-то, это тополя, а не липы, — отойдя, усмехнулась Анна Львовна. — Смотри-ка! Точно — старичок. Не ушел еще!

Букинист Василий Васильевичи чем-то напомнил доктору приснопамятного старичка-гравера, старого приятеля Гробовского, коего Алексей Николаевич уже, вне всяких сомнений, приспособил в тайные агенты ЧК.

Такой же живенький, востроглазый, верткий… даже, пожалуй, чересчур суетливый. Пальто с барашковым воротником, такая же — пирожком — шапка, седенькая бородка, пенсне.

Покупателей он встретил, как родных:

— Книги? О, их у меня есть! Кое-что продал, но, кое-что и осталось. И есть еще много чего не здесь. Что предпочитаете, господа-с? Ах, извините-простите — товарищи.

— Нам бы что-нибудь для девочки-подростка, — обаятельно улыбнулась Анна Львовна.

— Для юной мадемуазель? О! Вот, пожалуйста — «Чернильное сердце»! А вот еще есть про несчастную любовь — «Графиня Гизела», «Совиный дом»…

Аннушка откровенно поморщилась:

— Хм… Думаю, наша Анюта такое читать не будет. Нам бы что-нибудь героическое… Вот, там у вас что? Случайно, не «Спартак»