Телохранитель Генсека. Том 6 - Петр Алмазный

— Работают ребята. Но пока безрезультатно. Во всей этой истории с попыткой взрыва АЭС чувствуется рука профессионала. Естественно, инспекция работает. К областному управлению очень много вопросов. Прежде всего к Корнилову.

Удилов вздохнул и продолжил:

— Сам Корнилов дома под нашим наблюдением. Его обязанности исполняет Войцицкий. Кстати, в Свердловске формируется местное управление собственной безопасности. Хорошо поработал ваш Соколов. Он в курсе, вам доложит. И с Мастерсом он очень виртуозно операцию провернул. Просто комар носа не подточит.

Удилов налил в стакан воды, отпил глоток и поставил на стол:

— Ладно, давайте вернемся к нашему вопросу. Так понимаю, Ельцина вы не зря на взятку вывели?

— Правильно понимаете, Вадим Николаевич, — кивнул я.

— Кто еще у вас на крючке? Не ошибусь, если предположу, что наша сладкая парочка?

— И здесь вы правы, Вадим Николаевич. Мои парни землю роют, чтобы выяснить, кто занял место настоящей Елены Боннер. Пока же под наблюдением, голословно обвинять никого не хочу.

— Это правильно, — Удилов посмотрел на меня пристально, в его взгляде читалось сомнение. — Значит так, Ельцина пока не трогайте, пусть дозреет до разговора. Я сам с ним побеседую. И завтра проведем совещание по внешнему контуру. Первое Главное Управление получило очень интересную информацию по одному очень важному совещанию в ЦРУ. Сейчас пока идите, отдыхайте. И долечитесь, в конце концов, чтобы не свалиться во время важного дела.

Удилов встал, протянул мне руку. Я пожал его сухую ладонь, вышел в приемную и с удивлением обнаружил там ожидавшего Газиза.

— Что случилось? — настороженно спросил я.

— Сейчас поедем к мужу Боннер, вы с нами? К бывшему мужу, — поправился он. — А потом к матери её тоже поедем. Карпов прислал доложить и спросить.

— Обязательно, — кивнул я.

Первый муж Елены Боннер, Иван Семенов, жил на Черемушках, в обычной четырехэтажной хрущевке.

Первый этаж. Поднялись по стандартной лестнице — ровно восемь ступенек до площадки первого этажа. Я поискал взглядом звонок, но его не было. Постучал раз, другой — никто не ответил. Толкнул дверь — она открылась.

Мы с Карповым вошли, Газиз остался на площадке, я услышал, как хлопнула подъездная дверь. Видимо, Газик решил подождать нас на улице. Что ж, это правильно.

В квартире горел свет — во всех комнатах. И первое, что сбивало с ног — запах. Он пробирался в ноздри едкой, затхлой пылью, с каким-то кисловатым, лекарственным душком. В комнатах пахло сыростью, старыми тряпками и давней, многодневной пьянкой. Обычное жилище алкоголика.

Типичная хрущевка, маленькая, тесная, с низкими потолками, которые давили сверху, как крышка гроба. Прихожая, точнее — крошечный коридорчик, упиралась в двери ванной. На вешалке, едва держащейся на гвоздях, висели драное старое пальто и стеганая телогрейка, покрытая масляными пятнами. Под ногами хрустел мусор — яичная скорлупа, окурки, крошки, обрывки газет.

Я прошел в зал. Комната была заставлена так, что в ней приходилось пробираться боком, как крабу. Основное пространство занимал большой продавленный диван. Какого он цвета был раньше, догадаться невозможно, сейчас его обивка по цвету напоминала летний асфальт — серая, с белесыми проплешинами. На нем лежало тряпье — застиранные простыни, одеяло с вылезшей наружу ватой.

Рядом, на облезлом табурете, стояла пустая бутылка из-под портвейна, в блюдце, полном окурков, дымилась папироса. Рядом валялся коробок спичек.

Обои на стенах когда-то были в веселенький цветочек и, видимо, светлыми. Теперь они стали желтыми, как зубы заядлого курильщика, в пятнах плесени и подтеках. Под потолком на обоях видны были черные отпечатки чьих-то рук. В углу колыхалась на сквозняке паутина, густая, как вуаль. Я подошел к окну. На подоконнике, заросшем пылью до состояния бархата, стояли три давно немытые кружки с коричневым осадком на дне и засохший фикус.

— Ну и где хозяин? — спросил я, скорее риторически.

Уже было понятно, что ловить здесь нечего. Но мой скептический настрой скоро прошел.

— О, да у меня гости! — раздалось от входной двери.

Оглянувшись, увидел человека неопределенного возраста. Он был здоров и широк в плечах, бугай, каких мало. За его плечом тощей тенью маячил Газиз.

— Ну что, мужики, составите компанию? — и он поднял вверх руку, в которой была зажата бутылка портвейна, ёмкостью 0.7 литра.

— Составим, — я усмехнулся. — Где пить будем, Иван Васильевич?

— Да в кухне, там места поболе, ответил первый муж Боннер и первым ломанулся на кухню, протаранив дверь. Дверь, стукнувшись о стену, жалобно звякнула стеклом.

Я прошел следом за ним к столу. Столешница была липкой на ощупь. На ней крошки, пятна, обрывок колбасной оболочки, пачка сигарет прима и сложенная вчетверо газета, на которой сох кусок хлеба с надкушенным краем.

Хозяин метнулся к раковине, выудил из горы грязной посуды стакан, наскоро сполоснул его тут же, под краном. Ножом срезал пробку и плеснул себе вина. Портвейн он заглотил в три глотка и, занюхав рукав, крякнул.

— Что, даже не спросите, кто мы? — поинтересовался я.

— Да я и так вижу, что спрашивать? — совсем не смущаясь, ответил хозяин квартиры без капли страха или любопытства в голосе. — Моя милиция меня бережет. Или брать выше? Судя по тому, что в штатском, комитетчики. И явно не по мою душу, потому что я ее давно пропил.

Он устало опустился на табурет и вся бравада вдруг покинула его.

— Что эта сука на этот раз натворила?

— Это вы, я так понимаю, о своей бывшей жене? — осторожно поинтересовался я.

— Да какая она мне жена⁈ Моя Ленка ух какая была! Веселая, просто огонь! Мы тут такой сабантуй устраивали на девятое мая — стены дрожали! — он обвел взглядом убогую кухню. — Правда, не тут, а в Ленинграде. Девчонки ее приходили, с кем она в санитарном поезде работала, и мои мужики, армейские друзья. Кто живым с войны пришел. Хорошо праздник отмечали, весело. Елена у меня песни так пела, заслушаешься. А как плясала? Ну, сматюгнуться любила от души, ну так войну, считай, прошли с ней, там без мата никак…

Я слушал молча, не перебивал его монолог вопросами. Понимал, что человек хочет выговориться.

— А потом ее как подменили. Как в пятьдесят девятом году уехала куда-то там на Восток, в Иран или Ирак — я их путаю. Так потом