Весь Нил Стивенсон в одном томе - Нил Стивенсон

— Если память мне не изменяет, тот же герб нарисован на дверце экипажа, в котором мы сейчас едем.

— Доктор Уотерхауз, я не могу долее молчать, покуда вы клевещете на свою память, ибо, воистину, она феноменальна, и я не удивляюсь, что Королевское общество приняло вас в столь юные лета! Ваш отчёт точен до последней мелочи; мой покойный батюшка, да будет ему земля пухом, имел честь, в точности как вы говорите, служить графу Эпсомскому, а мы с братьями, будучи о ту пору в учениках, и впрямь не раз сопровождали его в Эпсом.

Мистер Тредер обещал, что они будут в Лондоне на следующий день, однако весть о десяти тысячах фунтов сбила все планы. Он оказался в положении паука, которому в сеть залетела очень большая муха. То есть новость была хорошая, но требовала лихорадочных метаний. В итоге они застряли под Оксфордом на два дня. Опять-таки Даниель мог укатить в Лондон, однако не отступил от решения ехать с мистером Тредером до конца. Поэтому он оставил мистера Тредера латать свою местную паутину, рвущуюся от чрезмерной нагрузки, и махнул в Оксфорд — возобновить дружбу или (как уж получится) вражду с университетскими учёными.

30 января, в субботу, выехали поздно. Даниель с утра долго искал наёмный экипаж, чтобы вернуться из Оксфорда в Вудсток, а потом колесил по лесу, разыскивая караван мистера Тредера. Разглядев вереницу повозок у домика на опушке, Даниель понял, что приехал слишком рано (у лошадей ещё были надеты на морды мешки с овсом), поэтому велел кучеру выгрузить сундуки, чтобы люди мистера Тредера поставили их на телегу, а сам вылезать не стал. Он попросил высадить его чуть дальше, намереваясь размять ноги перед долгой поездкой.

В лесу было неплохо. Весна порывалась прийти рано, и, хотя деревья стояли голые, остролист и плющ добавляли немного зелени. Зато развезло — иные лужи преодолел бы не каждый альбатрос. Дорога огибала пригорок, за которым располагался дом, так что Даниель при первой возможности свернул на охотничью тропу и двинулся вверх. Выбравшись на вершину холма, он с некоторым разочарованием обнаружил здание там, где и ожидал. Уже несколько десятилетий ему не случалось испытать то щекочущее волнение, которое чувствуешь, заплутав в незнакомом месте. Даниель начал спускаться. Вот так получилось, что он подошёл к дому сзади и кое-что увидел через окно.

Полированные ящики внесли в дом и открыли. В них оказались весы с чашками из золота, чтобы постоянная чистка не нарушала их точности. Стол застелили вышитым зелёным сукном. Один из помощников мистера Тредера по счёту брал монеты из сундука и передавал товарищам, которые взвешивали их по одной и раскладывали в три столбика, причём у каждого центральный столбик рос быстрее соседних. Когда стопка монет становилась до опасного высокой, её уносили, пересчитывали и складывали в несгораемый ящик. По крайней мере такое впечатление составил Даниель, глядя старческими глазами сквозь древнее пузырчатое стекло.

Тут он вспомнил предупреждение Уилла в «Голове сарацина» и со всей отчётливостью понял: никто не поверит, что он заглянул в окно без всякого умысла. Стало так стыдно, как если бы он и в самом деле подсматривал — верх самобичевания, которому пуритан учат сызмальства, как цыганских детей натаскивают глотать огонь. Даниель крадучись двинулся через лес к дороге, словно браконьер, наткнувшийся на стоянку егерей, и вернулся к повозкам, когда на них уже грузили ящики с деньгами.

Дальнейший путь лежал через оживлённые речные порты на берегу Темзы. Во многих сегодня был ярмарочный день, что сильно замедляло движение. К вечеру добрались только до Виндзора. Мистеру Тредеру было на руку задержаться в этих краях, кишащих графьями и прочей знатью. Даниель выразил намерение дойти пешком до близлежащего города Слау, где было много гостиниц, в том числе одна-две относительно новых, где он надеялся сыскать приличный ночлег. Мистер Тредер счёл такой план безумным и отпустил Даниеля не раньше, чем тот в присутствии нескольких свидетелей снял с него всякую ответственность. Однако не успел Даниель как следует отойти прочь, как его узнал и окликнул местный дворянин, член Королевского общества. Он настоял, чтобы Даниель остановился на ночь в его имении под Итоном. Мистер Тредер, видевший всю сцену, нашёл крайне странным, чтобы не сказать подозрительным, что Даниеля вот так отличают в толпе только из-за особенностей его умственного склада.

На следующий день, в воскресенье 31 января 1714 года, Даниель не позавтракал, потому что еду не готовили. Хозяин дома дал слугам выходной. Вместо завтрака отправились в роскошную церковь между Виндзором и Лондоном. Именно такую церковь непременно поджёг бы Дрейк во время гражданской войны. Хуже того, чем дольше Даниель смотрел, тем больше укреплялся в мысли, что Дрейк её таки поджёг, причём у него, Даниеля, на глазах. Впрочем, пустое; как сказал бы мистер Тредер, дело прошлое. Церковь венчал новый изящный свод. Зад Даниеля, как и зады наиболее знатных прихожан, подпирали великолепнейшие резные скамьи, предоставляемые за годовую плату, размер которой страшно было даже вообразить.

По всему это была такая Развысокая церковь, где священник должен служить в пышном облачении. Может, так оно и было, но только не сегодня. Настоятель вышел в дерюге, склонив голову и стиснув побелевшие пальцы у подбородка, под скорбную музыку органа, играемую на язычковых регистрах и вторящую голодному урчанию в желудках у прихожан.

Вся сцена была исполнена донорманнской мрачности. Даниель почти ждал, что сейчас сквозь витражное окно вломятся викинги и начнут насиловать дам. Он был совершенно убеждён, что у королевы Анны новое обострение болезни или что французы высадили в устье Темзы сотню ирландских полков. Лишь когда первая часть службы закончилась и священник смог излить свою душу в проповеди, стало ясно, что весь этот траур, и вретище, и заламывание рук — из-за события, которое Даниель наблюдал, удобно сидя на отцовских плечах, шесть с половиной десятилетий тому назад.

— Для меня эти люди всё равно что индусы! — воскликнул Даниель, запрыгивая в карету несколькими часами позже — едва отзвучала заключительная молитва.

Отсутствие завтрака привело его в сильнейшее нерасположение духа, и он не сомневался, что изрыгает пламя и мечет искры из глаз. Парик мистера Тредера должен был обратиться в нимб трескучего пламени, а дужки очков расплавленным металлом закапать с ушей. Однако тот лишь изумлённо заморгал. Затем седые брови, даже не опалённые, поползли вверх, что случалось всякий