Тиран Золотого острова - Дмитрий Чайка

ландшафт, и соединил дома в каменные кольца. Правда, для этого пришлось кое-какие жилища разрушить и сложить заново, но то дело нетрудное. Никто и не протестовал особенно, ведь ремонта здесь нет даже у меня. Камни без раствора и плиты сланца вместо кровли — вот основа здешней архитектуры, которая продержится до конца девятнадцатого века.

Гора, на которой стоит акрополь, напоминает теперь пирамиду из двух уступов, которые служат жилыми кварталами. Проход остался только один, и я оставил для него едва ли три метра, ровно столько, чтобы свободно разошлись две телеги. Гипподам, родивший классическую планировку всех городов, удавился бы, узрев результаты моих трудов на ниве урбанистики. Если он видел города местом, где философы устраивают свои диспуты на площадях, любуясь статуями богов и героев, то у меня задача строго противоположная. Мне нужно превратить крошечный городок в сущий кошмар для армии вторжения, и я его в него превратил.

Именно эту, единственную дорогу я перекрыл строем фаланги, отправив стрелков контролировать периметр. Враг скоро сообразит, что прямой путь — необязательно самый быстрый, но пока он напоминает грозовую тучу, что клубится у подножия акрополя. Сотни полуголых мужиков, ни один из которых не имеет иной одежды, кроме набедренной повязки, собирались между горой и портом, горяча друг друга криками. Я стоял и разглядывал их, пытаясь увидеть блеск бронзовых доспехов и, к своему полнейшему удовлетворению, обнаружил всего штук пять таковых. Шлемов оказалось чуть больше, и в основном это широкие бронзовые обручи, из которых торчат разноцветные перья. Пеласги тоже пришли, ну надо же! Как они с ахейцами договорились, интересно? Они же друг друга терпеть не могут. Ответ очевиден. Они ненавидят друг друга, но меня ненавидят немного больше. Они прекрасно понимают, чем им грозит появление хотя бы полусотни таких бирем. Никто из них не хочет превращаться из пахарей моря в пастухов. Они всё же львы, а не бараны.

— Скоро пойдут, — негромко сказал Абарис. — Их намного больше.

— Зато у нас есть тактика, — понятно объяснил я, и Абарис согласно кивнул. Он ни черта не понял, кроме того, что нам сегодня покровительствуют высшие силы. Ладно, потом еще раз объясню.

— Да, если боги за нас, то мы им точно задницу надерем, — сказал он и перехватил поудобнее копье.

Он тоже будет биться копьем, ведь именно оно, а вовсе не меч — главное оружие пехоты. Короткий клинок вчистую проигрывает длинному древку. Меч и кинжал для фалангиста — это оружие последнего шанса, когда копье сломано, перерублено или безнадежно застряло между ребер убитого врага.

— Стоите по пять в ряд, — сказал я ему. — Строй не ломать, раненых оттаскивать тут же, работать копьями как учили. И вот еще, Абарис, не лезь вперед! Это приказ.

— Но как же? — с обидой спросил он. — Я что, трус, по-твоему?

— Триста двадцать два, — поднял я глаза к небу, а потом покачал головой. — Не трус! Но твое дело — командовать людьми. Они воюют, ты руководишь. Так мне боги сказали.

— Ну, раз так… — почесал затылок могучий дарданец, надел шлем и гаркнул. — Идут! Построение по пять! Кто строй сломает или наклонится, чтобы браслет с убитого снять, своей рукой зарублю! Делить добро после боя будем!

Да, это он точно подметил. Тут воюют именно так. Любая битва начинается в плотном строю, а потом рассыпается на множество индивидуальных схваток, превращаясь в натуральную свалку. Воины режут друг друга и грабят убитых тут же, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. И даже цари не брезгуют уйти в тыл, утащив одетого в бронзу мертвеца, чтобы там лишить его доспеха. Пятая песнь Илиады живо описывает этот милый обычай. Эпические герои убивают друг друга и тут же грабят еще теплое тело, пока его не ограбил другой эпический герой, точно такой же полуголодный разбойник, работорговец и конокрад. Полный бардак, в общем.

— Сардок! Пеллагон! Хуварани! — позвал я полусотников. — Они сейчас попрут. Бьете их с крыш домов нижнего уступа. Выделите пятерых, чтобы непрерывно бегали вокруг холма. Нам это место долго не удержать. Как только они перелезут через первый ряд домов и закрепятся, отходим выше.

— Да, господин! — склонили головы командиры. Для моих полусотников тоже стала откровением та бойня, которую они же сами и учинили.

— На рожон не лезть! Людей беречь! Дротики и стрелы тоже беречь! Запас в крепости еще есть, но он не бесконечен, — дал я последнее напутствие. — Они сначала ударят всей силой в фалангу. Они просто не верят, что мы сможем их удержать.

— А мы сможем? — недоверчиво посмотрел на меня Пеллагон. — Их раз в десять больше попрет. Да еще и лучники с пращниками. Сомнут.

— Не сомнут, — отрезал я. — По местам! Без моей команды не стрелять! Ни камня! Ни дротика!

Они еще раз склонили головы и потрусили к своим стрелкам, которые полезли на крыши домов и легли на них плашмя. Незачем маячить на виду у врага и давать ему лишнюю пищу для размышлений.

Да, мой расчет оказался верен. Налетчики все еще не в состоянии понять, что происходит. Их больше, они злы на нас, а полсотни человек, хоть и с добрым оружием — не противник для неполной тысячи. Это было бы именно так, если бы не одно но. Мы станем биться на узкой дороге, со всех сторон окруженной стенами домов. Люди не зря надрывали жилы все лето. Теперь дорога к акрополю — это извивающийся каменный коридор, который наискосок пересекает склон огромного холма. Город напоминает игру из моего детства. «Шарик в лабиринте» она называлась, кажется. Проход к жилью есть, но он на самом верху, почти у ворот.

— Хелоне! — заорал Абарис, который раньше меня сообразил, что сейчас случится. Греческое слово «черепаха» прижилось куда лучше, чем «синаспизмос» — смыкание щитов. Да и звучит слово «черепаха» короче, что совсем нелишне в бою, где дорога каждая секунда.

Гоплиты подняли щиты, превратившись в огромный грибок и, не прошло и двух ударов сердца, как сверху на них посыпались камни и стрелы. Пираты сделали выводы из произошедшего. Я и сам поднял щит над головой, стоя в последнем ряду.

— Бам-м! Бам-м!

Камни грохочут по коже щитов и вязнут в ней, бессильно скатываясь наземь. Воловья шкура, склеенная в несколько слоев, — это не дерево, его не разбить,