Муля не нервируй… Книга 6 - А. Фонд

— Да погоди ты, Муля, дело не в том. Она здорова.

— С ребёнком? Вы потеряли ребёнка?

— Да нет же, хотя лучше бы мы его потеряли! — сказал Модест Фёдорович, осознал, что сказал и схватился за голову.

— Так, отец! — стукнул кулаком по столу я. — Хватит лить слёзы. Сядь и расскажи мне конкретно. Если никто смертельно не болен, значит, всё остальное поправимо.

— Нет, не всё, — горестно покачал головой Модест Фёдорович. — Сегодня мы с Машенькой опять рассорились, и она мне сказала, что этот ребёнок не мой.

— В смысле не твой? — вытаращился я. — Как это не твой? Она его что, нагуляла? Изменяла тебе?

— Выходит, что так, — кивнул Модест Фёдорович.

— От кого хоть, знаешь? — спросил я. — Или она и сама не в курсе?

— Говорит, от Петрова.

— А кто такой Петров?

— Тоже был аспирантом у нас одно время, но не сдал кандидатский минимум и был отчислен за не аттестацию. Короче говоря, не прошёл аттестацию за полугодие по аспирантуре. Хотя тема у него перспективная была, я помню. Он изучал кремниевые добавки…

— Да погоди ты с добавками, — перебил его я излишне резко. — Это всё ерунда, что он там изучал. Значит, получается, она спуталась с этим Петровым, или как там его, залетела и подстроила так, чтобы раздуть скандал на весь институт, и чтобы ты вынужден был на ней жениться? Я всё правильно понимаю?

— Правильно, — вздохнул Модест Фёдорович. — И вот это с Поповым… всё, это всё тоже была инсценировка!

— Ну, ничего себе, Машка даёт. Прямо Макиавелли в юбке. Эк провернула всё как! А что же она за Петрова-то замуж не пошла?

— Ну, как я понял, он уехал с концами, и всё — её забыл. И вот она решила, чтобы не быть матерью-одиночкой, вот так вот всё провернуть.

— Понятно, — задумался я. — Ну а почему она вдруг тебе вот это выдала? Что ребёнок не твой…

— Да не знаю я, — вздохнул Модест Фёдорович. — Последнее время она ко мне стала плохо относиться, сам не пойму, отчего…

— Да что же тут не понимать, — развёл руками я. — Ты намного старше её. Ей с тобой, при всей её амбициозности, неинтересно. Плюс ко всему она попала в двухкомнатную квартиру после шикарной четырёхкомнатной, и сразу почувствовала разницу, узнала, что это всё тебе не принадлежит, разочаровалась в бытовых вопросах. И решила, что ей такая жизнь не нужна. Но вот что она собирается делать теперь?

— А что собирается, — развёл руками Модест Фёдорович, затем посмотрел на полупустую бутылку бурбона, долил себе сам в рюмку, опять выпил и, даже не закусывая, продолжил, — она говорит, что даже если разведётся со мной, то ребёнок будет записан на меня, поэтому и алименты мне придётся платить, и всё остальное.

— А ты? А что ты? — спросил я.

— Да что я? Я не буду отказываться. Портить ребёнку жизнь…

— Ох, отец, — вздохнул я, — ты и меня вот так же воспитал… не хотел портить жизнь моей матери. Теперь то же самое с Машей.

Модест Фёдорович неопределённо пожал плечам, мол, бывает.

— Но хоть моя мать к тебе так не относилась, как Маша.

— Да с Наденькой мы прожили прекрасно, ровно до тех пор, пока Адияков не появился. Ну, в принципе, она его всю жизнь любила, но тут надо отдать должное, что она очень деликатно относилась к этому вопросу, и ко мне, и ни разу меня не попрекнула, не обидела и не оскорбила. Наоборот, всегда была очень благодарна.

— Да, отец, вот это ты подзалетел, — вздохнул я. — Ну, давай теперь думать, как мы будем выкручиваться из этой ситуации.

— А что тут думать? — сказал Модест Фёдорович. — Я, если пустишь, перееду жить к вам. Хотя бы временно. Затем, может быть, дадут мне комнату в общежитии. Вот коммуналка же, я так понимаю, сейчас твоя занята?

— Да, занята, — кивнул я. — Там Миша Пуговкин с женой и дочкой поселились.

— Ну вот. А Маша останется жить в той квартире.

— Погоди, — сказал я. — Но ведь та квартира принадлежит мне. Это моя квартира, которую я заработал за югославский проект. И Маша, как твоя жена и мать твоего ребёнка, она там может жить, сколько угодно. Но как посторонний человек, тем более аферистка, которая этого ребёнка где-то там нагуляла, которая истрепала тебе нервы и которой даже не хватило деликатности промолчать и быть благодарной за всё то, что ты ей сделал… Я не желаю, чтобы она жила в моей квартире. Поэтому Машенька пойдёт вон, а ты поселишься на той квартире.

— Ох, Муля, но я не смогу выгнать её. Ну, как ты это представляешь? Женщину в положении выгнать…

— Так и представляю, — усмехнулся я. — Не на улицу же выгонять будем. Она прописана где? В общежитии?

— В общежитии, — понуро кивнул головой Модест Фёдорович.

— Ну вот и прекрасно. Значит, она пойдёт жить обратно в общежитие.

— Там вроде два койко-места в комнате, — поморщился Модест Фёдорович. — Она и вот та Таня Ломакина, которая ей вредила…

— Но ведь Ломакина уехала куда-то?

— Да, она была вынуждена бросить аспирантуру, лаборантом она не смогла долго работать, и переехала куда-то на село, — поморщился Модест Фёдорович. — Вроде как-то так, если я не ошибаюсь.

— Ну вот. Она же не выписалась из той комнаты?

— Да вроде не выписалась. Ещё не знаю, надо смотреть.

— Ну вот, пока, значит, Маша будет жить в комнате общежития одна. Потом родит ребёнка. Я думаю, что администрация института очень быстро даст ей отдельную квартиру или отдельную комнату, как матери-одиночке.

— Но ведь она не будет матерью-одиночкой, — сказал Модест Фёдорович.

— Ну как это не будет? — удивился я. — Мы докажем на профсоюзе, ведь будет разборка, что этот ребёнок нагулян. Я думаю, что Маша тоже не станет молчать, раз она тебе это сказала.

— Для меня это такой позор, — понурился Модест Фёдорович, вздохнул и схватился за голову.

— Да почему позор? Ты-то что сделал? Ты ничего не сделал. Ты человек, который занят наукой, который не отвлекается на всякие интриги и ерунду, который настолько человечный и добрый, что даже не думает о том, что близкие люди могут за спиной держать камень и так подло делать гадости. Но ты не переживай, мы твою проблему решим, и ничего, никакого позора тебе не будет. Я тебе это гарантирую.

— Ох, Муля…

Модест Фёдорович махнул ещё одну рюмку бурбона и сказал:

— Пойду-ка я лучше спать. Что-то совсем меня развезло.

И он, натыкаясь на стены,