Громов: Хозяин теней 1 - Екатерина Насута

— Слабость… — проныл я Савкиным голосом. — Руку поднять тяжко, дяденька Антон Павлович.

И поднял, демонстрируя, что таки да, тяжко. Руку перехватили, сдавили запястье, а в другой руке целителя часы появились, на тонкой цепочке.

— Пульс… нормальный. Зрение… к слову, видишь меня?

— Мутно, — я решил, что врать пока не стоит. Тем паче правда бывает всякою. — Но так да… получше стало.

— Получше… столичные… учить меня будут. Понаедут. Смотрят свысока… ну да, только у них сил — ведром черпай, не осушишь, а когда дара искра, капли…

Да и те дурным зельем потравленные, то тяжко. Понимаю. Но молчу. Киваю…

— Вы… добрый, — шепчу старательно глаза тараща. — А они… привели… велели лечь. И всё…

— Да, и не объяснили ничего ребенку! А ведь ни слова не скажешь, да… ни слова… как же… самолично Вяземский…

Вяземский?

У Танечки, помнится, иная фамилия была. Хотя… может, она по отцу, который на дочери Вяземского женился… ладно, это вообще дела не касается. Так, мозг по старой привычке пытается упорядочить всю поступающую информацию.

И это хорошо.

Если пытается, то работает.

— Ничего… правда, новости, Савелий, не очень хорошие, — Антон Павлович обернулся и, заприметив в углу Метельку, велел: — Иди вон. За дверь. Не маячь.

Метелька и выскользнул.

Далеко не ушёл, надеюсь. А мы остались вдвоём. Антон Павлович глядит на меня презадумчиво да усик свой покручивает, пощипывает. Я прям вижу, как в просторной его черепушке мыслишки всяко-разные копошатся.

Небось, не надеялся на моё выздоровление?

Хорошо бы получилось. Столичные взяли да натворили дел, улечили мальчонку. Но какой с них спрос? Никакого… а мальчишка, поганец этакий, снова взял да и выжил.

И теперь думай, что да как.

Мозырь трогать меня запретил. Но ведь был кто-то кроме Мозыря, кто-то сунувший подушку в руки доброму Антону Павловичу… и этот кто-то не убрался. Теперь вот Антошке надо как-то извернуться, и он точно не понимает, как.

— Дела, Савелий… плохи твои дела.

— Я… ослепну? — интересуюсь робко.

— Хуже… они уверены, что ты умрёшь. Знаешь, что такое хроническая энергетическая дистрофия?

— Не-а.

Вот чистую правду сказал. И звучит-то как… солидно звучит.

— Твой дар… очнувшись… начал развиваться, однако не вовне, как сие положено, а внутрь тела. Он и помог тебе справиться с болезнью, однако перенапрягся.

Врёт ведь.

Правда, не понять, в чём, но врёт. Или скорее, как человек взрослый и опытный, умело мешает ложь с правдой.

Но мы слушаем. Даже делать вид не надо, что интересно, потому как и вправду интересно.

— И достигнув пика развития раньше времени, он начал угасать. А с ним — и твоё тело. Тебе оставили лекарства, и Евдокия Путятична проследит, чтобы ты их принимал. Возможно, даже пообещает выздоровление.

Ан нет, убивать он меня не станет.

Другое задумал.

— Но я не привык обманывать пациентов…

Это Антон Павлович произнёс с немалым пафосом.

— Спасибо…

— Не за что. Я полагаю, что любой человек вправе знать, что его ждёт. Это лекарство, конечно, поможет продержаться, но не излечит…

— А что излечит?

Я уже догадался, к чему он клонит. И судя по довольному виду, вопрос задал правильный.

— Есть… одно средство… только оно…

Не для всех.

Для избранных.

Очень-очень избранных, но по счастливой случайности Антон Павлович знает, где достать его задёшево. Как задёшево… относительно.

— Навья трава, — выдохнув, произнёс он. — Слыхал?

— Нет, — мы с Савкой мотаем головой.

— Отец не рассказывал? Про ту сторону?

А есть «та сторона»? Хотя… чего это я. Если говорят, значит, есть. Интересно… то есть, оттуда к нам пробираются тени, но и люди могут выйти в их мир? С одной стороны, логично. С другой…

— Не рассказывал. Он… не часто появлялся.

— Понимаю, — Антон Павлович опускается на край кровати. И лицо его прорисованное кривится, пытаясь натянуть маску доброты и благожелательности. — Знаешь, за счёт чего охотники живут? Богатеют?

Качаю головой.

— Бедных Охотников не бывает…

А это новость хорошая, если, конечно, правда, потому как верить Антону Павловичу — так себе затея.

— Убивают чудовищ? — предполагаю я.

— И это тоже, безусловно… за тварей поверженных платят.

— Кто?

Если уж выпало информацией разжиться, то надобно действовать.

— Это смотря где убить. Ежели на землях государевых, то из казны платят, по установленному прейскуранту. Но так-то и частным порядком нанимают. Скажем, артели вон или деревни, ежели большие. Купечества. Фабриканты… и родовитые. Но это так, малость… твари оставляют на земле свой след. Особенно в местах, где их много. Меняют они мир, иногда сильнее, иногда слабее, — а вот теперь он перестал лицо держать. И на прорисованной белизне поползли тончайшие трещины-морщины, будто паутина по лицу. — Тут ещё от размера полыньи зависит, давности… многого. Главное, что подле старой полыньи растут травы, впитавшие в себя силу нави.

— Навья трава?

— Подобие её. Слабое, но многие целители и за такую хорошие деньги заплятят. Но настоящее богатство там, с другой стороны. Тот, кто рискнёт шагнуть в полынью, может вынести оттуда и травы, и камни… и то, что от тварей остаётся.

— Они ж бесплотны?

— Здесь. А там — вполне себе материальны. Там их мир. И убить их тяжко, но вот «сумеречный дёготь»… — он замолчал вдруг. — Неважно…

— Важно, — возразил я. — Что это?

— Это кровь твари. Взрослые охотники, не все, те, кто силён, могут пройти и убить тварь, собрать её кровь, снять шкуру, выбрать кости… уже мёртвое, полынья пропустит неизменным. Ну и траву, да… настоящая навья трава на той стороне. И брать надо не седую, но чёрную, ту, что проросла на месте силы. И силу впитала, сохранила.

— И она… поможет?

— Конечно, — соврал Антон Павлович. — Эта трава способна излечить самые страшные болезни, такие, с которыми целители не сладят… только вот достать её тяжело.

Я думаю.

— И я не знаю никого, кто станет рисковать ради сироты… разве что… — и выжидательный взгляд такой.

— Я… могу? — робко поинтересовался уже Савка, оживая. — Я ведь тоже охотник, а значит, смогу, да?

— Думаю, что сможешь, — снова соврал Антон Павлович. — Если постараешься.

Вот же… погань.