Лекарь Империи 10 - Александр Лиманский

Фиброз. Ожидаемое последствие. Легкие рубцуются после агрессивной атаки вируса. Но хрипов нет, а значит, нет и острой пневмонии или отека. Воспаление подавлено. Легкие справляются. Это уже огромная победа.

Я проверил рефлексы. Коленный — живой, но слева был заметно слабее. Ахиллов — та же картина. Признаки правостороннего гемипареза. Повреждение левого полушария головного мозга во время гипоксии.

— Когда отключили от ЭКМО? — спросил я шепотом у Кашина.

— Трое суток назад. Он пошел на поправку просто семимильными шагами после введения антидота.

— Вирус подавлен?

— Полностью. ПЦР-тесты отрицательные уже двое суток подряд. Цитокиновый шторм сбили. Основная проблема сейчас — это последствия.

Я кивнул. Последствия «стекляшки» — это отдельная, страшная песня. Фиброз легких, который может прогрессировать годами. Поражение почек. И самое страшное — мозг.

— Неврологический статус?

— В сознание пришел полностью. Узнает родных, говорит простыми фразами. «Мама», «больно», «пить». Есть правосторонний гемипарез — слабость в руке и ноге. Но неврологи настроены оптимистично. Говорят, при хорошей, интенсивной реабилитации должен почти полностью восстановиться. Молодой организм, запредельная пластичность мозга.

Восстановится. Обязательно восстановится.

Молодой организм, бешеная нейропластичность. Через год будет бегать, забудет обо всем этом ужасе. Но шрамы… шрамы останутся. Не на теле. Глубже. И у него, и у его родителей. И у всех нас. Эта война оставляет шрамы на всех, кто в ней участвует. И моя задача сейчас — сделать так, чтобы эти шрамы зажили. И наказать тех, кто их оставил.

Медицина — это жестокая лотерея. Мы, лекари, лишь улучшаем шансы, но никогда не гарантируем выигрыш.

— Ты его вытащил, Илья, — тихо сказал Кашин у меня за спиной. — Буквально с того света. Если бы не ЭКМО…

— Мы вытащили, — поправил я, не оборачиваясь. — Командная работа.

В этот момент дверь в палату распахнулась с такой силой, что ударилась о стену. Внутрь влетел вихрь в белом халате.

Семен Величко.

Но это был не тот пухлый, неуверенный в себе «хомяк», которого я видел еще неделю назад. Этот Величко был… другой. Собранный, энергичный, с горящими профессиональным азартом глазами.

Его халат сидел как влитой, фонендоскоп был небрежно, но по-деловому закинут на шею, а в руках он держал толстую папку с история болезней.

Увидев меня, его лицо озарилось чистым, детским восторгом.

— Илья! Вернулся!

Я инстинктивно приложил палец к губам.

— Тише, Семен. Не буди чемпиона. Выходим.

Мы вышли в коридор. Величко буквально прыгал от переполнявших его эмоций.

— Илья, ты даже не представляете, что тут было! Такое! Я столько всего сделал! И Славик! И Макс! Мы теперь…

— Стоп, — я мягко, но твердо поднял руку. — По порядку. И спокойнее. Ты же лекарь, а не первокурсник, увидевший свой первый труп.

Он густо покраснел, но тут же взял себя в руки, одернул халат.

— Прости. Просто… Столько всего произошло. После твоего отъезда нас Игнат Семенович Киселев взял под свое крыло. И он… он оказался все-таки гением!

— И что Киселев?

— Он дает оперировать! Славик уже три аппендэктомии сделал самостоятельно! Макс — грыжесечение!

— А ты? — спросил я.

Величко расплылся в широкой, гордой улыбке.

— А я… я теперь в реанимации стажируюсь! Артем Николаевич взял меня под свою опеку. Говорит, у меня талант!

Я посмотрел на Кашина. Тот коротко кивнул.

— Да, он у нас теперь, — сказал он. — Парень реально талантливый. Руки золотые. И, что еще важнее, голова холодная. В самой критической ситуации не паникует, а действует.

— Кстати, об этом, — я снова повернулся к Величко. — Расскажи мне про Алену Шаповалову.

Лицо Семена сразу стало серьезным. Восторг улетучился.

— Это было… страшно. Я шел из ординаторской в процедурную за анализом крови. Слышу — в педиатрии крик. Забежал — а там… — Он сглотнул, заново переживая тот момент. — Алена Михайловна лежит на полу. Лицо синее, дыхания нет, пульса на сонной артерии нет. А медсестры вокруг мечутся, кричат, не знают, что делать.

— И ты?

— Я сначала тоже растерялся. На одну секунду. А потом… я вспомнил все, чему ты нас учил. Чему мы на симуляторах тренировались.

Он выпрямился, и в его глазах появилась стальная уверенность.

— Проверил пульс на сонной — нет. Дыхание — нет. Зрачки — расширены и не реагируют на свет. Клиническая смерть. Я начал компрессии. Тридцать к двум, как ты и учил. Крикнул медсестре.

Он не просто повторяет протокол. Он думает. Анализирует. «Тридцать к двум, как учили». Эта простая фраза для меня звучит как лучшая похвала. Значит, не зря я их гонял. Не зря заставлял учить до тошноты. Что-то осталось. Что-то, что в самый критический момент спасло человеческую жизнь.

— Дальше?

— Дефибриллятор принесли через минуту. Я уже весь мокрый был — компрессии это тяжело. Подключил, посмотрел на ритм — фибрилляция желудочков. Разряд двести джоулей. Нет эффекта. Я продолжил компрессии.

Фибрилляция желудочков после инсульта — крайне плохой прогностический знак. Сердце пытается биться, но его волокна сокращаются хаотично, асинхронно. Кровь не идет. Мозг умирает с каждой секундой.

— Адреналин вводил?

— Миллиграмм внутривенно, каждые три минуты. Еще амиодарон, триста миллиграммов болюсно. Как в протоколе.

Все правильно. Все по науке.

— Сколько времени ты ее реанимировал?

Величко потупился.

— Двадцать минут. Я знаю, что это очень много. Что по всем правилам после десяти минут шансы минимальные. Но…

— Но?

— Но это же жена Игоря Степановича! Мама Мишки! Я просто… я не мог сдаться!

И он не сдался.

— На девятнадцатой минуте на мониторе появился синусовый ритм, — закончил Величко. — Слабый, редкий, но свой. Я ее интубировал, подключил к аппарату ИВЛ, и мы отвезли ее в реанимацию.

Я положил свою руку ему на плечо и крепко сжал.

— Молодец, Семен. Ты спас ей жизнь.

— Но она… она не говорит. И почти не двигается. Может, лучше было бы…

— Нет, — я перебил его резко, почти грубо. — Никогда. Слышишь? Никогда так не думай. Мы даем человеку шанс. Воспользуется он им или нет — это уже не наше дело. Наша работа — дать этот шанс. Любой ценой.

Величко молча кивнул. Но я видел, что в его глазах остались сомнения. Это нормально. У каждого лекаря они есть. Особенно после таких тяжелых случаев.

— И вообще, не переживай! — он встряхнулся, возвращая свой обычный энтузиазм. — Мы тут за тебя все прикрыли! Славик и Макс — они теперь настоящие лекари! Под руководством Киселева такое вытворяют! На прошлой неделе был пациент с заворотом кишок — так Макс сам диагноз поставил! Чисто по клинике! А Славик…

Он тараторил без умолку, размахивая руками, его глаза снова горели. Мои «хомяки» выросли. За одну неделю, в экстремальных условиях, они совершили