Лекарь Империи 10 - Александр Лиманский

И я гордился ими. Чертовски гордился.

Пока он говорил, я незаметно повел его по коридору. Мимо хирургии, мимо терапии, к лестнице. Наверх, в административное крыло. К кабинету Кобрук.

У самой лестницы Семен наконец спохватился.

— Ой, а где это мы? Мы же из реанимации ушли…

— Мне нужна Кобрук, — сказал я спокойно, но твердо. — Срочно.

Лицо Величко помрачнело, энтузиазм мгновенно улетучился.

— Анны Витальевны почти не бывает на месте последние дни. Все время на каких-то встречах, совещаниях. Вчера, говорят, срочно в Владимир ездила. Сегодня с утра ее к городскому прокурору вызывали.

Нехорошо. Очень нехорошо. Кобрук — паук, который привык сидеть в центре своей паутины и управлять всем одним движением лапки, одним телефонным звонком. Если она лично начала бегать по инстанциям, значит, ее паутина порвана. Значит, ее обычные рычаги давления больше не работают. Ее прижали.

Приемная главврача встретила нас напряженной тишиной. Секретарша сидела за своим столом, заваленным горами бумаг.

— Илья Григорьевич! — она подняла на меня уставшие глаза, и в них мелькнуло облегчение. — Вы вернулись! Слава богу!

— Здравствуйте, Светлана Павловна. Анна Витальевна у себя?

Она сокрушенно покачала головой.

— Нет. И я сама не могу до нее дозвониться. Третий день! У меня тут гора документов на подпись, счета, накладные… Завхоз уже третий раз за утро приходил — нужно срочно утвердить закупку антибиотиков. А я что могу сделать?

Я достал свой телефон. Набрал номер Кобрук.

Гудок. Два. Три.

Сброс.

Я нахмурился. Набрал еще раз.

Снова три гудка и резкий, раздражающий сброс.

— Не нравится мне это, — прошептал Фырк. — Совсем не нравится. Твоя Кобрук не из тех, кто телефоны игнорирует.

Он был прав. Анна Витальевна могла не взять трубку, если занята. Но сбрасывать? Это на нее совершенно не похоже.

— Может, телефон сломался? — с надеждой предположил Величко.

— Тогда бы сразу на автоответчик переводило. А тут именно сброс после третьего гудка.

Она видит мой звонок. И сбрасывает. Почему? Боится, что ее прослушивают? Или… ей просто нечего мне сказать? Нет хороших новостей? Она проиграла битву за Шаповалова и не хочет в этом признаваться?

Вдруг сзади, в конце коридора, раздался голос. Усталый, хриплый, но полный несгибаемой решимости.

— Разумовский! Ну наконец-то!

Мы обернулись.

В конце коридора стояла Анна Кобрук.

Но это была не та Кобрук, которую я знал. Не та «Железная Леди» в идеально отглаженном костюме. Всегда безупречно уложенные волосы теперь торчали в разные стороны.

Под глазами залегли черные круги, как у пациента с почечной недостаточностью. Костюм был помят, а на светлой юбке темнело пятно. Кофе? Или кровь?

Но глаза… В ее глазах горел огонь. Стальной, холодный, несгибаемый огонь человека, загнанного в угол, но готового драться до последнего патрона.

Она почти бежала к нам. Ее тонкие каблуки стучали по линолеуму как автоматная очередь. Она подбежала и схватила меня за рукав. Пальцы впились как стальные клещи.

— Ты нам нужен. Прямо сейчас.

Ее голос срывался, дыхание было сбитым. Она была на грани. На самой грани нервного срыва. Вот так незаметно для нее она перешла на «ты».

Она наклонилась ближе, и я почувствовал густой запах. Кофе, дорогие сигареты…

— Только ты можешь спасти Шаповалова, — с мольбой сказала она.

— Рассказывайте, — сказал я спокойно, возвращая ее в реальность. — Все, что знаете. И будем думать, как его вытаскивать.

Глава 16

Я внимательно посмотрел на Кобрук.

— Пойдем за мной, — мотнула она головой.

Кабинет главврача тонул в сизом, едком дыму. Не метафорически — буквально.

Я толкнул дверь и остановился на пороге. Анна Витальевна Кобрук села за свой массивный дубовый стол. И закурила.

Пришлось инстинктивно задержать дыхание. Воздух был настолько густым, что его, казалось, можно было резать ножом. Сигаретный дым слоями висел под потолком, превращая строгий, деловой кабинет в филиал курительной комнаты какого-нибудь дешевого казино после проигрыша очень крупной суммы.

Я никогда не видел ее такой. Никогда.

Железная Леди муромской медицины — женщина, которая одним коротким, ледяным взглядом могла заставить матерого главного хирурга заикаться, а ленивых санитарок — бегать вдвое быстрее.

Женщина, чей кабинет всегда сиял почти операционной, стерильной чистотой, а деловой костюм выглядел так, словно его только что доставили с витрины лучшего столичного бутика.

Сейчас она сгорбилась над столом, как старуха. Дорогой пиджак был небрежно брошен на спинку кресла, белоснежная шелковая блузка измята, а волосы… я даже не знал, что ее идеальная, волосок к волоску, укладка способна превратиться в такое растрепанное воронье гнездо.

Под глазами залегли тени — не просто мешки от усталости, а именно тени, глубокие, почти черные, как у пациентов с терминальной стадией почечной недостаточности.

Хрустальная пепельница перед ней была переполнена. Я машинально пересчитал окурки со следами красной помады — четырнадцать. И пятнадцатая тонкая сигарета дымилась в ее пальцах.

Руки дрожали. Мелко, почти незаметно, но заметно.

— Садись, — сказала она, даже не подняв на меня глаз. Голос был хриплым, севшим. — Величко, закрой дверь. И никого не впускать. Ни под каким предлогом.

Семен, который маячил у меня за спиной с растерянным видом преданного телохранителя, молча кивнул и шагнул за порог. Дверь закрылась с мягким, тяжелым щелчком.

Я прошел к столу, отодвинул стул для посетителей. Сел. Осмотрелся.

Кабинет выглядел… разоренным. Не физически — вся дорогая мебель и техника были на своих местах. Но привычный, почти маниакальный, педантичный порядок Кобрук исчез.

Папки на столе лежали кривыми, растрепанными стопками. Чашка с давно остывшим кофе оставила уродливый коричневый круг на каких-то важных документах. На подоконнике я заметил забытую тарелку с засохшим, окаменевшим бутербродом.

Она здесь ночевала. Возможно, не одну ночь. И воевала. И, судя по всему, проиграла все до единого сражения.

— Рассказывайте, — сказал я. — Всё. С самого начала.

Кобрук затянулась так глубоко, словно хотела вдохнуть сигарету целиком, вместе с фильтром. Выпустила дым через нос двумя тонкими, нервными струйками.

— Пациентка, — начала она. — Анна Сергеевна Минеева. Сорок пять лет. Жена графа Минеева… но это потом. Сначала — чистая медицина.

Она устало потерла переносицу.

— Поступила во Владимирскую областную больницу две недели назад с тяжелейшей «стекляшкой». На фоне жестокого, надсадного кашля у нее произошел спонтанный разрыв пищевода. И как следствие — острый гнойный медиастинит.

Я кивнул, мгновенно прокручивая в голове патогенез. Синдром Бурхаве. Желудочное содержимое и бактерии хлынули в средостение. Септический шок, полиорганная недостаточность. Смертность — запредельная.

— А на КТ? — спросил я. Мой голос был холоден и деловит, как на экстренном консилиуме. — Уровень экссудации? Вовлеченность