Сокровище Колдуна - Константин Викторович Кузнецов

только сейчас заметил, как над лесом поднимаются черные столпы дыма. Сердце кольнуло от предчувствия беды. Ведь говорила гречанка, что нехороший этот камень, много горя принести может. Говорила, а Петр, дурья башка, не послушал. Схватил чужое и дал деру, словно тать корыстный.

Чем ближе было село, тем волнительнее становилось на сердце. Ну а как показался дом Азовки, сразу стало ясно — несчастье пришло в родной край. От уютной старой хаты осталось одно пепелище, а от забора — обугленный огрызок. Все вокруг черным-черно, лишь места, где Азовка письмена на родном языке начертала, остались нетронутыми. Видать, помог наговор чудодейственный. А об остальном и говорить не следует — угли да головешки.

Хотел Петр прямо здесь от проклятого камня избавиться, но испужался. Дальше пошел. Все еще надеялся, что обошлось и село не пострадало. Да только зря он так думал.

Церковь выглядела еще хуже. Пенек, как есть, — ничего не осталось, кроме почерневшего от копоти кирпича. Тут уж сердце мужское не выдержало. Побежал он к ступеням, к которым каждый раз припадал и поклоны земные отвешивал, нашел ведерко и стал из луж воду черпать, чтобы пепелище затушить. А потом опомнился, что зря это делает. Да и дождь ему в помощь сильный зарядил.

На глазах Петра возникли слезы. Что уж тут поделать — совестливый человек всегда беду на себя примеряет, мол, по его вине случилось, и никак иначе.

Ноги сами привели Петра внутрь. Сверху — балки тлеющие, от алтаря почти ничегошеньки не осталось. Но это ведь восстановить можно, а вот что делать, коль батюшка Василий бездыханный лежит да кровью истекает?

Тут уж ничего не исправить!

Подойдя к обугленному телу, селянин низко поклонился и прочитал отходную молитву, которую за долгие годы жизни выучил назубок. Много кого близких унесла смерть: сначала родителей, потом детей — из пятерых только двое выжили. Последнего, Ванюшу, Петр в церковь не носил, а сам дома по церковным книгам в Царствие Божие сопроводил.

Подойдя к алтарю, Петр захотел исповедаться. Просто так, в пустоту. Если Бог захочет, он и так его услышит и, наверное, простит. Или жестоко покарает за содеянное. Тут уж Всевышнему решать!

Стоял он долго, все шептал себе что-то под нос. Но не проронил ни слезинки. А чего горевать, когда все уже прошло и обратно не вернешь. Как закончил, схватился за бок. Внезапная боль пронзила тело иглой. Петр сразу понял, что камень окаянный во всем повинен. Чего же он, проклятый, от него хочет?

Скрючившись, Петр отошел от алтаря, но направился не к выходу, а к лестнице, что вела в церковные подвалы. И не знал он, что путь такой есть, а все равно пошел, будто вел его кто-то. Осторожно спустился по ступеням, открыл тяжелую кованую дверь. Удивительно, но все здесь было нетронуто. Получается, не добрались сюда разбойники. Приоткрыл дверцу и зашел внутрь. Было тут светло, потому как сквозь крохотное оконце пробивался дневной свет, пронзая удушливую пелену.

Осмотрелся Петр.

Зачем он здесь? Что тут такого важного?

И внезапно замер. В уголке, возвышаясь крохотной горкой, лежало человеческое тело. Накрыто тряпьем, но платок наружу знакомый торчит. Сразу признал Петр, чей он. И из глаз его потекли слезы.

Азовкина эта вещь. Но как она сюда попала? Все знали, что отец Василий недолюбливает пришлую из заморских стран гречанку. Или это всего лишь лживые слухи? Петр упал на колени. Камень под одеждой стал жечь огнем. Распоясавшись, он извлек ветошь и положил её рядом с Азовкой в небольшую нишу. И долго стоял на коленях, вспоминая добродушную гречанку, которую он считал старшей дочкой. Вспомнил, как обоз тверских купцов оказался проездом в селе. Как впервые увидел робкую девчушку двенадцати лет и ее удивительной красоты небесные глаза. С какой тоской она смотрела на людей, ища поддержки и понимания. А еще припомнились ему её разговоры о родине, и как она хотела попасть домой. Петр гладил девчушку по голове и говорил в утешение добрые слова. Мол, молись, и услышит тебя Господь. А там, глядишь, и сложится все так, что вернешься в родные земли и матушку с батюшкой да братьев с сестрами повидаешь.

А оно вишь как получилось!

Сам себя на грех толкнул, а отсюда и все беды, как круги на воде от брошенного камня, пошли. Камень. Опять камень. Хоть и драгоценный, а какой кровавый. Не зря Азовка избавиться от него хотела. И ведь искушало её сокровище, но не поддалась гречанка, потому как чиста сердцем была. А Петр не сдюжил — праведность его оказалась пустым словом. Очутившись на перепутье, он, стало быть, не ту дорогу выбрал. Сам виноват. Только вот пострадали от этого выбора другие люди.

Петр уже собирался вернуться наверх, когда рука сама потянулась к тряпью, — он хотел последний раз увидеть лицо бедной мученицы. Пускай даже восковое, безжизненное. И навсегда сохранить в сердце её прекрасный образ.

Откинув тряпицу, Петр обомлел. Здесь действительно был темно-бордовый платок, принадлежащий гречанке. Но никакого тела под ним не обнаружилось. Просто старые вещи, которые хитрым образом приняли очертания тела. На лице Петра появилась улыбка. Он утер рукавом слезы и зашелся в приступе кашля. Внутри было слишком дымно.

Сделав шаг в направлении лестницы, Петр в последнюю секунду остановился — опять кашель, а еще неприятная боль в груди. А всему виной сомнения: правильно ли он понял, действительно Азовки нет в подвале? Обернувшись, мужчина вернулся к куче тряпья. И вновь его сковал очередной приступ кашля.

Опершись о стену, Петр подслеповато уставился в угол — нет, не обознался, нет там человека, лишь одни обноски.

Снаружи послышался мощный удар. Петр успел поднять голову — с потолка посыпалось мелкое крошево. Оставаться здесь было опасно. Он медленно обернулся — до лестницы всего пара шагов. Но было слишком поздно.

Треск ломающихся перекрытий заполнил крохотный подвал, камень вперемешку с землей накрыл Петра. Некоторое время мужчина еще держался, пытаясь выбраться из-под обломков, но вскоре захрипел и затих. Душа быстро покинула его бренное тело.

3

Дорога до Питербурха заняла у Калиостро чуть больше шести дней. Вначале разбитые дороги усложняли путь, но на четвертый день выпал снег и остаток верст на полозьях они проделали довольно скоро. Впрочем, радости графу это не прибавило. Все путешествие он пребывал в задумчивости и практически не общался с супругой.

Лоренца растолковала молчание Джузеппе по-своему. Собирать тайные собрания и устраивать сеансы в самом Питербурхе — непростое занятие. Вот и разволновался. А