Возвращение в Полдень - Евгений Иванович Филенко

Хищные слепые тифлоскилы, они же блайндхаунды Шекли, сухопутные акулы о четырех лапах, зубастые, обтекаемые, вершина пищевой цепи благодаря невероятной восприимчивости к эмо-фону жертвы, а жертвой для них мог стать кто угодно.

Кроме, конечно же, уранофисов.

Эти затянутые в ослепительную перламутровую чешую крылатые драконы, впрочем, не охотились вовсе и ни на какое место в пищевой цепи не претендовали, а одним своим видом наводили безотчетный ужас на всякую дышащую тварь. В этом состояло их главное назначение. Хотя, если разобраться, вид был ни при чем, а всему причиной являлись испускаемые уранофисами низкочастотные импульсы, что позволяло повергнуть в немедленное бегство разбушевавшихся диких обитателей полигона. И при необходимости привести в повиновение проходивших здесь тренировку на выживание курсантов, которые были психологически кондиционированы и по условиям испытаний искусственно смещены на предельно низкую для мыслящего существа ступень социализации. То есть представляли из себя такое же хищное, дикое, опасное, но отнюдь не высшее звено пищевой цепи.

Мадон сидел на травянистом бугорке и жевал медовую травинку. Вид у него был самый что ни на есть умиротворенный.

– Странные в Звездной Разведке представления о загробном мире, – сказал он.

Белоцветов тотчас же продекламировал с большим чувством:

Земля здесь – красная.

Небо – синее.

Зелень – темно-зеленого цвета.

Суров и печален этот пейзаж,

Хотя бесконечное множество форм

Растительный мир здесь имеет,

И грациозно склоняются пальмы,

И ярки букеты цветов на высоких деревьях,

На весенних деревьях в цвету.[30]

Все надолго притихли, озадаченные внезапным лиро-эпическим выплеском откуда не ждали. Затем Мадон осторожно осведомился:

– Где ты увидел пальмы?

– А вон деревца, – сказал Белоцветов безмятежно. – Сойдут за пальмы в первом приближении.

– Эпигонофиллея вульгарис, – откликнулся Кратов, принявший на себя роль добровольного гида по этому миру. – В просторечии цепколист обыкновенный. Кстати, плоды съедобны и действительно сходны с кокосами. Собственно, это и есть генетический дериват какой-то земной пальмы. На Аиде нет деревьев с выраженными стволами, только кустарники всех видов и размеров. На кустарник, как вы понимаете, не влезешь и на ветках не отсидишься. Все деревья, какие вы увидите, завезены с Земли. И пришлись весьма по нраву местным змеям.

– Местными Евами, подозреваю, никто не озаботился, – ввернул Белоцветов.

– И такое богатство отдали под сомнительные корпоративные развлечения! – произнес Мадон с неудовольствием.

– Не навсегда, – уверил его Кратов. – На каких-то полвека. После того, как Корпус Астронавтов перешел на психомодели и фантоматику, полигон Аид стал не нужен. Пройдет лет десять, биосфера устаканится по законам естественного отбора, всякие следы полигона сойдут на нет. Досюда дотянутся загребущие лапы терраформистов, и этот мир получит какое-нибудь более привлекательное для колонистов имя.

– Вы уверены, Кон-стан-тин, что, кроме нас, здесь нет ни одной человеческой души? – спросил Татор, почему-то озираясь.

– Да я уже ни в чем не уверен, – сказал Кратов. – На наше везенье, сведения об Аиде отсутствуют даже в каталоге Брэндивайна-Грумбриджа. По крайней мере, крофты сюда точно не заберутся.

– Вижу, вы бывали здесь раньше, – заметил Мурашов.

– В мое время через этот полигон прошли все звездоходы Центральной Европы, – сказал Кратов уклончиво. – Впрочем, Феликс мог его уже не застать.

– Да, – кивнул Татор. – У звездоходов обеих Америк был свой полигон. Не спрашивайте, какой, потому что, по моим сведениям, он еще действует.

Белоцветов, склонившись к уху Мадона, шепнул ему:

– Миктлан, условно-голубой ряд, третья планета желтого карлика NBG40822, иначе известного как Тонатиу. Тоже мне секретная тайна…

Брандт, недвижно возвышавшийся над ними подобно сторожевой башне, иронически хмыкнул. Покинув стрессовую атмосферу, он скоро вернулся к привычному для себя и окружающих стилю поведения, то есть всевозможно избегал упражнять голосовые связки.

Было тихо, покойно и безветренно. Сухой теплый воздух слегка кружил голову обилием запахов, в которые, как в ленивые речные струи, можно было окунаться, выныривать, переводить дух и нырять снова.

Разговор складывался странный, прерывистый, с затяжными паузами. Мешали воспоминания, мелкие занозы былого в памяти. Двадцать лет назад рациоген сорвал с памяти Кратова все пломбы, но приключения на Аиде так и остались бессвязными картинками. От изрядного куска жизни мало что сохранилось. Звериные морды… неоглядная пахучая степь с прочерченными в травяном покрове траекториями атакующих хищников… наводящая ужас громадная крылатая тварь в радужной чешуе… ненависть и острое желание убивать. То, что память милосердно отторгала от себя, как неприжившуюся чужеродную ткань.

Здесь, в этом забытом всеми, застывшем мирке, он вдруг ясно почувствовал, как время сжимается. Прелюдия чересчур затянулась, но теперь звучали ее последние ноты. События катились под откос, набирая скорость и превращаясь в лавину.

И хорошо. Незачем отвлекаться на тягостные мысли.

Кратов распрямился и покрутил головой, разминая затекшую шею.

– Вы знаете, что делать, – произнес он.

– Да, – сказал командор Элмер Э. Татор. – Оставляем синий контейнер в подходящем для него белом домике и уносим ноги на Землю. И ждем дальнейших указаний.

– В течение ста дней, – уточнил Кратов. – По истечений которых…

– Возвращаемся и уничтожаем оставленный груз, – с готовностью подхватил Татор.

– При помощи компактного гравитационного дисруптора, – со вкусом добавил Белоцветов.

– Но что это за темная туша виднеется позади командного центра? – встревоженно спросил Мадон.

– Как будто кашалот, выброшенный на сушу, – сказал доктор Мурашов.

– А это за мной, – сказал Кратов.

2

«Думаешь, я не скучал?» – спросил Чудо-Юдо-Рыба-Кит с обидой.

«Конечно, скучал, Чудушко, – сказал Кратов. – А уж я-то, я!»

«Что на этот раз? Вино, женщины, бои без правил?»

«Женщин, надо признать, было немного. И все со странностями».

«Ты рассказывал, что женщин без странностей не бывает».

«Всегда поражался твоему умению делать правильные выводы из моих глупых речей».

«Не выдумывай. Я существо простое, не обремененное ни интеллектом, ни наклонностями к размышлениям. Вместо рефлексий у меня рефлексы. Что, согласись, неплохо и сильно выручает при моем образе жизни и смерти».

«Ты ведь не собираешься умереть до ближайшей пятницы и оставить меня спасать мир в одиночестве?»

«Спасать мир? Такое развлечение ни за что не пропущу».

«Вижу, у тебя нынче интеллектуальный подъем. Это сезонное или связано с какими-то метаболическими реакциями организма?»

«Я лишь откликаюсь на состояние твоей души. Если ты на взлете, то и я лечу вместе с тобой. И при случае падаю в ту же пропасть, что и ты. Не забывай, я не мыслящее