Братский круг. По самому краю … - Вячеслав Юшкин

Но на сей раз я ошибся. Саня хотел сделать все по закону.

— Да нет, дружище! — начал Немец. — Это ты что-то путаешь. Я волен подойти к любому в лагере и спросить за беспредел. Как равный с равного. Скажи-ка мне, Валера, с чего начались у тебя проблемы в бараке?

Земляк неуверенно проговорил:

— Мать похоронили, а меня известили спустя десять дней.

— Это правда, Кукиш? — Саня в упор смотрел на блатного.

— Ну правда, и че?

— Хорошо, что ты это не отрицаешь. А станешь ли ты отрицать тот факт, что мусора по закону обязаны Валеру везти под конвоем на кладбище, либо в «конверт» гроб завезти, чтобы человек попрощаться мог?

— Ну нет, не стану. Ты к чему клонишь-то? Не пойму я. — смотрящий тринадцатого оглянулся на своих спутников, как бы ища поддержки.

— А к тому, Кукиш, что мусора закон не исполняют, а такие, как ты, отморозки им жопу лижут. Люди в карцерах гниют, чтобы мужику жизнь облегчить. А вы языки свои псиные повысовывали, аж слюна капает и ждете мусорской команды!

— Слышь, Немец! Ты за базаром-то следи! — было дернулся вперед Слива.

— А что мне за ним следить? Да и перед кем? Перед тобой что ли, комсомолец⁉ Я тебя тогда в карантине не удавил только потому, что с людьми серьезными ты был дружен. Думал оступился человек, бывает. А сейчас вижу, что ошибся. Как ты тогда в этапе мужика впроголодь держал, так ты его и сейчас щемишь за все подряд! За сырое и вареное! И кодлу себе такую же подобрал! Сутенеров да бакланов всяких. Весь лагерь знает, какой у вас в тринадцатом бараке «Порядок». Куда в первую очередь арестанты передачи тащат. Все руки до вашего болота не доходили. И Дима Хромой сквозь пальцы на все это блядство смотрит. А вы настолько оборзели, что судьбы арестантские ломать стали! Ты кем себя возомнил, псина? За колготки ворованные заехал, обдолбыш хренов, а здесь считаешь себя вправе чью-то жизнь покалечить? Да я тебя сам сейчас покалечу!

Мощный левый боковой развернул Сливу на 180 градусов, на землю отморозок опустился уже без сознания. Все заняло доли секунды, никто ничего не понял, хотя все и ожидали именно такой реакции. Следом за товарищем рухнул со сломанной челюстью Кукиш, неуклюже подвернув под себя ногу. Группа поддержки, потеряв главарей, замерла в нерешительности. Немец сделал шаг вперед.

— Ну, может кто еще хочет за беспредельщиков вписаться?

— Да че вы его слушаете? На нож падлу! — друг Сливы Гапон кинулся на авторитета с заточкой.

Ситуацию выровнял Седой, все время очень внимательно наблюдавший за происходящим, и к этому моменту уже переместившийся в первый ряд, слева от Немца.

Как только тускло блеснуло лезвие при свете треснутого фонаря, верный телохранитель, не размышляя, прыгнул на нападавшего сбоку. Всем весом своего пружинистого тела пацан врезался в Гапона и вместе с ним отлетел в сторону. Я подскочил к дерущимся, копошащимся на земле, и резким ударом вырубил отморозка. Остальные зеки тринадцатого барака молча наблюдали за происходящим, вмешиваться никто не решался.

Меж тем, Седой вытряхнул из ослабевшей руки Гапона пику и, повернувшись к двум своим бойцам, скомандовал:

— А ну, подсобите-ка!

Зеки подняли начавшее приходить в себя тело и, поднеся ближе к фонарю, с силой опустили его спиной на бетонную тумбу. Один из парней придавил коленом грудь беспредельщика, а второй метнулся куда-то в темень, притащил прислоненный к стене котельной тяжелый лом и протянул Седому. Затем взял Гапона за кисть и вывернул тому до хруста руку, держа ее в натяжку.

Седой бросил взгляд на Немца, тот едва заметно кивнул.

С криком, — Ты на кого руку поднял, мразь? — телохранитель авторитета с силой опустил лом на натянутую как струна руку ублюдка. Одновременно с хрустом ломающихся костей раздался дикий крик Гапона. После шестого удара отморозок перестал подавать признаки жизни. Рука восстановлению не подлежала.

— Вот, что бывает с теми, кто забывает все человеческое. — сказал Немец, обращаясь к оставшимся сидельцам тринадцатого барака. Думайте, прежде чем что-то сделать. Если вы не спросите с беспредельщика, то с вас самих за это спросят! Как срока будете досиживать — решать вам. Сейчас унесете этих в санчасть, а завтра после утренней проверки, чтоб все были у Димы Хромого, расскажете, что видели и слышали сегодня. А нам пора. — Анцыга! — позвал авторитет.

— Здеся я, Саня! — откуда-то с неба тут же спрыгнул шнырь.

— Давай пулей в барак, чтоб к нашему приходу купец уже заварился.

Шнырь растворился в темноте…

Федот задумчиво наполнил наши рюмки. Затем, взяв в руки сигарету, размял ее пальцами и сунул в рот. Я наблюдал за Сергеем и тоже молчал, память, плюс не выветрившийся еще алкоголь цепко держали мой мозг в своих невидимых руках.

— Ну а потом что было, у смотрящего за лагерем? — спросил авторитет.

— Поутру были у Димы Хромого. Не все, правда, смогли присутствовать. — ухмыльнулся я. — По итогу вышло, что с мусорской подачи нашего земелю-то втоптали. Мы эту версию поддерживали. Да и кто Немцу что-то мог предъявить на этой командировке? Да и на любой другой. Беспредельщики послетали со своих тронов, больше их не слышно было в лагере. Кукиш потом на Централ уехал за добавкой. А Гапон так с больнички и освобождался.

— Дааа… — мой ночной собутыльник глубоко затянулся. — Поучительную ты мне историю сейчас рассказал. Если уж за земелю Немец людей калечил, то за дядьку точно порвет. А я, грешным делом, надеялся, что Антоша жив, да вижу сейчас что ошибался.

— Да может и жив твой Антоша, да ненадолго. Это точно!

— Тем не менее, мое предложение в силе. — авторитет подвинул ко мне связку ключей.

Я взял сигарету и встал из-за стола. Прикурив, глубоко затянулся и принялся расхаживать из угла в угол, как в прогулочном дворике на тюрьме. Мысли, опережая одна другую, роем крутились в моей трезвеющей голове. Мы оба молчали. Я думал, а Федот не мешал мне. Сигарета кончилась, я прикурил другую, продолжая расхаживать. Наконец, я остановился. Сел точно напротив авторитета и протянул ему руку. Лицо Сереги оживилось.

— Ну, значит добазарились?

— Добазарились, Серый. Но не ради тебя и не ради Немца, хотя оба вы оба дороги мне. И, уж точно, не ради Антона-гандона! А ради тех пацанов, жизни которых вы готовы бросить к ногам друг друга. Ради них, а не ради этого, — я сгреб