Мизанабим - Дарья Райнер

После вспышки огня приходит бессилие. Только сердце не поспевает, не желает замедлять ход. Именно сейчас подступают слёзы.

Разве могут чудеса соседствовать со смертью?

Или только так и могут?..

Спустя минуту Умбра возвращается в особняк. Запирает за собой дверь: плохая защита от мародёров, но лучше, чем ничего. Она не знает, что случилось после пожара и до её пробуждения, но знает, что настоящее чудо совершил сам Луас, вернув её в мир живых.

Она должна попытаться. Если бросит его сейчас, чтобы вернуться в Крепость – даже если мосты опущены, даже если ей удастся миновать заставы, – не сможет себе простить. Это не тот выбор. Не её.

Жемчужина в кулаке вспыхивает сплетением янтарных искр, когда Умбра спускается в лабораторию, а спустя несколько минут земля под ногами приходит в движение.

Город вздрагивает, как Башня в полузабытом сне.

МЕЖДУ СТРОК IV. Тот, кто зовётся Счастливчиком

Малышка «Саат» мягко гудит, когда Брайд проводит рукой по обшивке между арками кольцевых шпангоутов, напоминающих рёбра морского чудовища. Кто-то решит, что она ворчит от старости, но нет – от любви. Как мурлыкающая кошка, что ластится к хозяину, не желая отпускать.

– Ка хоки акау.

«Я скоро вернусь».

Она носит тамерийское имя – «сердце», – и он обращается к ней на родном наречии. Последние двенадцать лет только с мезоскафом Брайд говорит по душам. Для всего остального есть имперский, язык торгашей, дельцов и правящей династии. А ещё – контрабандистов, таких как он, Брайд Борлоу.

Имя тоже имперское, придуманное им самим на заре «карьеры». Брайд сросся с ним, примерив однажды, – как и с водолазным костюмом, который он натягивает, стоя в техническом отсеке. Впереди – капитанский мостик с пультом управления, который позволяет вести корабль в одиночку. По левому борту – ходовой двигатель и распределительный щит; справа – гидроэлектрическая установка для управления рулями, запасным шлюзом и клапанами балластных цистерн. Для человека непосвящённого, далёкого от мореплавания, это и впрямь нутро стальной химеры. Для Брайда – то близкое и понятное, в чём он может быть уверен. Сегодня, завтра, через год.

Люди подводят, предают, действуя из собственной выгоды. Малышка «Саат» – никогда. Пока винт вращается, она предана хозяину.

Несколько минут у Брайда уходит на то, чтобы надеть трёхболтовку1 и закрепить снаряжение. Он проверяет предохранительные клапаны на шлеме из красной меди, протирает и завинчивает иллюминатор. Болты крепятся к манишке на водонепроницаемом комбинезоне цвета болотного ила. Воздушный шланг на месте; инструменты бережно хранятся в футляре на поясе. Галоши со свинцовым утяжелением становятся последним штрихом – деталью портрета, на котором Брайд перестаёт быть похожим на себя и становится безликим исследователем глубин.

Эта роль ему по нраву.

На суше он один из многих – одиночка, не присоединившийся к банде угрей, но обросший сетью связей и имеющий неплохую репутацию. Он не берётся за скучные заказы, в которых нет «искры»: если нужно доставить награбленное из одного порта в другой – не стоит обращаться к Борлоу. Любой знакомый на Окраинной Цепи подтвердит: этот малый себе на уме. С виду рубаха-парень, отшутится, даст при случае дельный совет – в течениях и рифах он ориентируется так же легко, как в приборах своего мезоскафа, – но работать станет лишь с тем, кто его заинтересует, даст задачку посложнее.

Нынешний заказчик – как раз из таких. Учёный из Виретты по имени Жоан Байет, специалист в области истории, этнографии, культурологии, один из тех, кто страстно увлечён наследием та-мери и грезит эпохой Раскола. Брайд, хоть и отнёсся к гостю дружелюбно, не стал рассказывать о собственных корнях: только идиоты с порога болтают о сокровенном. К тому же Байет, при всей своей интеллигентности, мало напоминал академика, корпящего за книгами: он был молод, ровесник Брайда или на пару лет постарше – вряд ли больше тридцати пяти, – отличался шириной плеч и высоким ростом, что добавляло неудобств. Там, где Брайд инстинктивно пригибал голову, минуя проходы, гость ловил шишки. Однако не сетовал и в целом к путешествию под водой отнёсся легко, чем заслужил уважение капитана.

Без малого неделю назад они вышли из имперского порта Ранеи и на несколько часов опередили составленный Борлоу план. Пока всё идёт настолько хорошо, что в голову невольно закрадывается мысль: неспроста. Это вечное суеверие моряков, имеющих дело с непредсказуемой стихией. Вода, может, и тише на глубине, чем на поверхности, но её обитатели – те, что редко поднимаются наверх, – представляют наибольшую опасность.

Брайд закрепляет трос и бросает взгляд в сторону пассажирской каюты. Ещё слишком рано: гость наверняка видит десятый сон, но медлить не стоит. Чем раньше он выполнит поручение, тем скорее «Саат» уйдёт из точки над Расщелиной – та-мери называют её коро, что означает «глотка». Нехорошее место. Ныряльщики за жемчугом из кочевых племён обходят его стороной, а оседлых поблизости нет: остров Летнего Дождя опустел много лет назад.

Море принимает Брайда в объятие. Зев шлюза закрывается, и мягкая тяжесть глубины увлекает его вниз. Мимо снуют рыбьи стайки. Через несколько «шагов» рука в перчатке дотрагивается до скального нароста. Брайд скользит ниже – в грот, где, по словам Байета, могут находиться реликвии, принадлежащие эпохе до Второго Потопа, времени, когда царство Первой Земли было единым, когда богов почитали, а не боялись, и вера та-мери была крепка.

Брайд с интересом слушал рассказы учёного, сидя напротив за узким, привинченным полу столиком в кают-компании. Он задавал вопросы, какие на его месте мог задать любой белый куарэ – «невежа», – из чистого любопытства, что ответит имперец. Тот справлялся неплохо. Увлечённого человека видно сразу: у Байета загоралось что-то неподдельное в глазах, появлялся мальчишечий азарт на ассиметричном лице, покрытом родинками и старыми шрамами от перенесённой – наверняка в детстве – оспы. Он знал многое, этого не отнять, и хотел сунуть нос туда, где прежде не бывала ни одна экспедиция. Этот сектор Окраины считался проклятым – после гибели первых колонистов, – но Брайд знал, что хворь, даже если и была когда-то, ушла десятилетия назад.

Всё уходит рано или поздно.

Ботинки ударяются о выступ. Брайд подныривает и без труда проходит через узкий лаз – даже в костюме. Тело помнит, каково это – нырять с полной грудью воздуха и замирать, чтобы не растратить его до времени. Костюм – будто стена между ним и морем, которой раньше не было. Крошечный фонарик на шлеме не рассеивает и сотой доли тьмы. Брайд движется почти наугад –