Врач из будущего - Андрей Корнеев

в нее вы. Кстати, Лев, я включил вас соавтором в статью по лимфатической системе мозга. В «Архив патологии». Твои гипотезы, твои схемы — это девяносто процентов работы. Не спорь. В науке так положено. Автор — тот, кто генерирует идею.

Иван замер. Это было признание. Не просто покровительство, а признание его как равного в научном сообществе. Пусть и под псевдонимом «Лев Борисов».

Иван молча кивнул. Комок в горле мешал произнести что-либо внятное.

— Просто продолжайте работать. У вас великое будущее, Лев. Я это чувствую.

Вернувшись в ЛМИ, Иван погрузился в привычный круговорот. Теперь его жизнь была разделена между тремя центрами приложения сил.

Первым была лаборатория Жданова. По вечерам, когда основные занятия заканчивались, они вдвоем склонялись над микроскопами и схемами. Иван, играя роль гениального интуитивиста, продолжал «наводить» профессора на открытия.

— Дмитрий Аркадьевич, а если посмотреть не на сами сосуды, а на пространство вокруг них? Вот здесь, в оболочках… мне кажется, я читал намеки на то, что это не просто соединительная ткань, а нечто вроде… дренажной системы. Для мозга.

Жданов, с горящими глазами, тут же хватал карандаш и начинал делать наброски.

— Каналикулы? Арахноидальные грануляции? Лев, вы даете направление целой жизни исследований! Это перевернет все представления о ликвородинамике!

Иван смотрел на него с смешанным чувством гордости и стыда. Он не открывал, он — вспоминал. Он был контрабандистом, тайком перевозящим драгоценный груз знаний через границу времени… Но цель оправдывала средства.

Вторым центром была их собственная, легализованная лаборатория, где кипела работа над пенициллином. Катя, Миша и Сашка составляли идеальный рабочий механизм.

Миша, сгорбившись над колбами и ретортами, колдовал над усовершенствованием хроматографии.

— Иван, твоя идея с разной скоростью движения веществ через сорбент… это гениально! Смотри! Нам удалось выделить фракцию, которая на семьдесят три процента активнее против стафилококка!

Катя вела скрупулезный журнал, записывая каждое наблюдение, каждый результат. Ее аналитический ум был незаменим для систематизации данных.

— Лев, посмотри на эту статистику. Штамм с дыни, который мы нашли, стабилен. Но его активность падает при длительном хранении. Нужно думать о лиофилизации. О сушке.

Сашка был «силовым» звеном и главным по добыче. Через свои комсомольские и заводские связи он доставал дефицитные реактивы, редкое оборудование, а однажды притащил даже небольшой лабораторный автоклав.

— Для народа трудимся! — кричал он, водружая свою ношу на стол. — Все для победы над капиталистическими микробами!

Именно в один из таких вечеров, просматривая свежий номер «Журнала микробиологии, эпидемиологии и иммунобиологии», Иван наткнулся на фамилию, заставившую его замереть. Небольшая заметка о работах по серотерапии. Автор — Вера Иосифовна Геккер.

Память, тренированная годами медицинской практики, выдала информацию мгновенно. Геккер. Сыворотки против газовой гангрены и столбняка. В его время — почти забытый герой, чьи работы легли в основу создания современных анатоксинов. А здесь, в 1933-м, она — один из ведущих специалистов.

Он дождался, когда Жданов останется один в кабинете, и осторожно вошел.

— Дмитрий Аркадьевич, вы не слышали о такой исследовательнице — Вера Иосифовна Геккер?

Жданов поднял глаза от бумаг.

— Геккер? Конечно. Талантливейший микробиолог и серолог. Работает в Москве, в Институте микробиологии. Почему спрашиваете?

— В журнале попалась ее статья. Про серотерапию анаэробных инфекций. Очень интересные наработки.

— И вы, как всегда, уже увидели, куда стоит копать дальше? — улыбнулся Жданов. — Удивительно. Так вот, к вашему сведению, в ноябре у нас пройдет межгородской семинар по хирургическим инфекциям. Вера Иосифовна будет среди докладчиков. Я вас познакомлю. Думаю, вам действительно есть что обсудить.

Иван почувствовал прилив адреналина. Еще один стратегический союзник. Еще одна точка приложения сил.

* * *

Это случилось внезапно. В середине октября Анна Борисова, мать, не вернулась с работы с ночного дежурства. Примчавшийся на извозчике санитар привез смятый листок из амбулаторного журнала, где на полях корявым почерком было нацарапано…: «Я больна. Температура под сорок. Крупозная пневмония. Остаюсь в больнице».

Иван и Борис Борисович помчались в больницу, где она работала. Их провели в небольшую палату для персонала. Анна лежала на койке, багровая от жара, с лихорадочно блестящими глазами. Дыхание было хриплым, прерывистым. Она бредила.

Дежурный врач, пожилой терапевт, развел руками.

— Классическая картина, Борис Борисович. Долевая пневмония. Лечение стандартное: покой, банки, горчичники, камфора для поддержания тонуса. Надеемся на кризис на пятый-седьмой день.

Иван смотрел на мать, и у него похолодело внутри. Он-то знал, что такое «кризис» при крупозной пневмонии до эры антибиотиков. В лучшем случае — тяжелейшее состояние и долгое восстановление. В худшем — смерть от сердечной недостаточности или интоксикации. Смертность — до сорока процентов.

— Отец, — тихо сказал он Борису Борисовичу. — Я останусь с ней ночью.

Тот посмотрел на него. В его глазах был страх, редкий и потому особенно пугающий. Но он кивнул. Он доверял сыну. Доверял тому странному, гениальному и пугающему знанию, что в нем проснулось.

Вечером, когда в больнице стихло, Иван остался один у постели матери. Он запер дверь на ключ. Его сердце бешено колотилось. Он шел на страшный риск. Но выбор был прост: рисковать или позволить умереть.

Из своей сумки он достал спрятанный прототип капельницы Мерфи — простейшую систему из резиновой трубки, стеклянного цилиндра и заточенной иглы. И небольшой флакон с прозрачной, чуть мутноватой жидкостью — его самым чистым на данный момент образцом пенициллина. Расчет дозы был сродни шаманству — он ориентировался на скудные данные из истории медицины и собственную интуицию.

Пальцы, холодные и влажные от нервного пота, на ощупь казались ему чужими. Но движением руководила старая, обретенная в другом мире мышечная память. Внутри был лед, но руки совершали свою работу без сучка без задоринки… Он нашел вену на руке матери, обработал кожу самодельным спиртовым антисептиком и уверенно ввел иглу. Он закрепил ее лейкопластырем и открыл регулятор. Физраствор пошел по трубке.

Затем, когда система работала, он шприцем, через специальный порт, ввел в трубку небольшую дозу пенициллина.

Дальше оставалось только ждать. Он сидел, вжимая в ладонь ее горячую, почти сухую руку и считал хриплые, со свистом на вдохе, дыхательные движения. Каждое давалось ей с таким трудом, что ему самому начинало не хватать воздуха. Часы тянулись мучительно медленно. Он слышал, как за дверью шагал отец. Борис Борисович не спал. Он молча стоял на посту.

Под утро Иван почувствовал, как жар начинает спадать. Лицо Анны из багрового стало бледным, покрытым испариной. Дыхание выровнялось, стало глубже. Она перестала бредить и погрузилась в нормальный,