Военный инженер Ермака. Книга 3 - Михаил Воронцов

не будет больше угрожать нам своими безумными методами ведения войны. Прибыв в Кашлык, я завалился спать. Проснувшись ближе к обеду (такое впечатление, что накопился недосып), я, как старший в диверсионной группе, пошел докладывать Ермаку, но он только рукой махнул — Алып ему все уже рассказал.

Шустрый у нас вогул! Но это хорошо! Лидерские качества в нем есть, и надо все-таки подумать о том, как привлекать к себе новых его соплеменников. А его сделать над ними старшим. Да, надо подумать над этим в спокойной обстановке.

Ну а пока что надо заниматься изготовлением стекла. Первый опыт у нас был положителен, но лишь отчасти — стекло сделали зеленоватым. Такое только для бутылок, но не для прицелов. Нам нужно попробовать найти другой песок.

Поэтому я, с согласия Прохора Лиходеева, собрал разведчиков в нашем остроге.

— Глядите, — я достал из холщового мешочка кусок стекла, мутно-зелёный, с пузырьками, — такое выходит из нашего песка. Видишь «зелень»? Это ржавчина в песке — железо. Из такого толку мало: свет даёт грязный, линзу не выберешь.

Один из разведчиков по привычке коснулся краешком ножа: нож скрипнул, стекло ответило глухим «цок».

— Стекло, — пробурчал он. — Настоящее.

— Мне нужно другое, — я поднял осколок к свету. — Хочу, чтоб было прозрачное. Без «зелени». Песок нужен особый: белый или светло-серый, мелкий, чтобы в руках как мука рассыпался. Не липкий, то есть без глины. В воду его кинешь — быстро осядет, воду не замутит.

Казаки переглянулись. У некоторых на лицах мелькнуло любопытство; одному даже смешно стало.

— Не золото ищем, а песок? Да его под ногами — хоть воз!

— Под ногами — всякий, — ответил я спокойно. — А нужен — правильный. С железом не годится: зелень в стекле будет, как болотная вода. С глиной — мутное, как кисель. Понимаете?

— Понимаем, — хмыкнул Федька, тот самый, с которым мы ходили охотиться на шамана, — белый да сыпучий.

— И ещё, — я провёл пальцем по ладони, — когда хороший песок на зуб берёшь, он должен «скрипеть». Тогда в нем есть кварц. А если язык грязнит, там глина. Глина нам враг.

— Где ж его возьмёшь, такого? — спросил Федька. — У нас берега — то глина, то тина. Все такие.

Ответ нашёлся сам собой. Вперед выступил долговязый казак с поломанным ухом.

— Максим, — протянул он, почесав переносицу, — может, зря скажу, но видел я место. Выше за четверть версты, в сосновом бору, там старица — вода застылая, а берег у неё подмытый. Под глиной — полоса светлая, аж глаза режет, как солнце в позёмку. Я подумал — мел. Может, твой песок это и есть?

Я почувствовал воодушевление. Неужели удача так близко?

— Принеси, — сказал я коротко. — Несколько пригоршней. Сейчас же.

— Схожу, — кивнул он и ушел.

— Смотрите еще, — сказал я и взял деревянную миску, налил в нее воды.

— Песок чистый — сразу ляжет, вода — чистая. Плохой — размутит, как настой из болотной травы.

Скоро вернулся ушедший казак с мокрым мешочком в руке. На рукаве прилипли белёсые крупинки, как мука, носки сапог серели.

— Вот, набрал, сколько мог. Там обрыв свежий, под глиной — это самое. Я пальцем ковырнул — сыплется.

Он вывернул мешочек на доску. Песок высыпался мягким, сухим шуршанием. Он был не желтоватый, не с зеленцой, нет — почти пепельный, с голубоватым отливом, и крупинка к крупинке — ровные, мелкие.

Я молча взял щепоть, растёр между пальцев. Он скрипел — тонко, стеклянно, едва слышно, и не налипал. Пальцы оставались сухими, без грязи. Ногтем провёл — отпечаток остался, как по муке.

— На зуб, — буркнул Федька, с интересом наблюдая, как я осторожно поднёс щепотку к губам. Песчинки хрустнули — тонко, холодно.

— Скрипит, — сказал я.

Это слово им было понятно, простое.

— Хорошо. Теперь вода.

Я насыпал горсть в миску, помешал пальцем. Поначалу вода чуть помутнела, но затем песок лёг плотным дном, а над ним осталась ясная, чистая водяная гладь. Я наклонил миску; вода стекла, как с гусиного пера, не оставив мутной плёнки.

— Вот это уже похоже, — с плохо скрываемой радостью произнес я. — Белый, мелкий, сухой. Вода — чистая. На зуб — скрипит. Если в нём и есть железо, то мало.

— Так ты сразу и скажи, что нашли золото, — ухмыльнулся Федька.

— Не золото, — улыбнулся я. — Но очень полезное. В бою может оказаться куда важнее золота.

За песком мы отправились на лодках — чтоб больше принести и не тащить на себе.

Когда нос лодки ткнулся в мокрый песок, перед нами действительно был обрыв — свежий, жёлто-бурый, как разрезанный каравай. Под глиной ровною лентой лежало то, ради чего мы вставали так рано: светлая, чистая полоса, будто кто-то высыпал муку на берег.

— Вот он, — тихо сказал я. — Наш. Отлично.

Мы работали быстро и тихо. Сыпали лопатами песок в мешки. Его, конечно, для линз и остального надо всего ничего, но пусть будет. Запас, как говорится, карман не тянет, тем более что опыта нет, придется экспериментировать, да и процент брака будет не большой, а очень большой. Песок есть не просит, в Кашлыке ему самое место.

Раз удача пришла — надо ее брать. Понятно, что песчаная отмель не исчезнет и не пропадет, не прокиснет и не испортится, но все же.

Но заняться производством стекла не успел — как только я появился в Кашлыке, меня позвал атаман.

Вернулись наши разведчики, отправленные к далекому улусу, в котором, по словам Якуб-бека, содержался плененный татарами сотник Иван Кольцо.

В избе был Ермак, я, Матвей Мещеряк, Прохор Лиходеев, и сами разведчики.

Степан Голован — высокий, жилистый казак с разрезанной в давней сече бровью. Второй — Игнат Левша, обычно острый на язык, но сейчас молчаливый, словно камень проглотил. Третий — Данила Угрюмый, оправдывающий прозвище: хмурый, с седеющей бородой. Последний — Фёдор Толмач — невысокий, с быстрыми глазами; он знал татарскую речь не хуже родной.

— Ну, выкладывайте, — устало сказал Ермак. — Что узнали? Правда, что там Иван?

Степан откашлялся и начал речь.

— Улус зовётся Карагайлык. Стоит на правом берегу Иртыша. Река там сужается, всего саженей сорок шириной. Удобное место.

Я машинально пересчитал — около восьмидесяти метров. Для Иртыша это почти горлышко бутылки.

— С противоположного берега улус видно хорошо, — продолжал Степан, потирая пальцы. — И лес дремучий вокруг него. Да толку мало.

— Сколько дворов? — спросил Прохор.

— Дворов с сотню, может, чуть больше, — ответил Степан. — Ещё амбары, конюшни, загоны. Народу — тьма.

Данила вытер бороду рукавом и добавил:

— Наблюдать там — мука, атаман.