Глубокий рейд. Новые - Борис Вячеславович Конофальский

мне, что там пологий подъём из омута, как раз место для кормёжки карася. Вон, видишь, как кувшинка пожелтела, вся жухлая, бутонов почти нет, он у неё корень обгрызает… Это от голодухи.

И старый рыбак не ошибся, рыба пошла сразу, брала уверенно, карась пошёл один крупнее другого, семь-восемь килограммов каждый, и самое главное, тут же у омута поверху ходила и стекляшка — некрупная, и было её меньше карася, но и она то и дело брала наживку, и Андрей, не без усилия выводя очередную рыбину, поглядывал на тестя и спрашивал:

— Аким Андреевич, как вы узнали, что тут рыбы много? Из наших сюда редко кто ходит… Я тут частенько мимо хожу. Так только иной раз кого вижу…

— Тот, кто сюда ходит, тот другим не говорит, — отвечает Саблин; он был уверен, что на хуторе есть опытные рыбари, знающие про карасёвые подъемы из омутов. И тут Олег вдруг кричит:

— Батя! Щука!

И вправду, лодку чуть поволокло по воде, а сын застучал сапогами по дну, затопал, чтобы удержать равновесие, леса почти параллельно натянулась над водой, крупная рыбина разматывала её, уходила на центр омута.

— Не мельтеши, оборот через локоть сделай… Лесу через локоть кинь… Не топчись, ногой в борт упрись… На банку садись… — спокойно командует Аким. А сам волнуется… Но скорее не из-за рыбы, а из-за сына. — Андрюха… Помогай ему, щука-то неплохая…

И два молодых парня стали тянуть рыбину к себе.

— Лишь бы не порвала! — тяжело дыша, говорил Андрей.

Но Саблин был уверен в своих снастях, щучку на двадцать кило они должны были легко выводить.

Минут через десять серая рыбина почти в два метра длиной извивалась своим круглым телом среди других рыб на дне лодки.

А Олег, скинув рукавицы, разглядывал свои ладони, на которых отчётливо проступали красные полосы, оставленные лесой. Но сын и не думал останавливаться, и они продолжали вываживать рыб ещё почти до половины шестого; а потом рыба стала брать реже, солнце поднялось, и карась ушёл в омут, на глубину. Только тогда Саблин сказал ребятам:

— Ну, в общем всё… Теперь только в полдень клевать начнёт.

И тогда ребята, удовлетворённые и усталые, согласились и стали собирать снасти, и Олег спрашивал:

— Бать, а два центнера тут будет?

— Почти, — отвечал Аким, оглядев улов; пусть среди хорошей рыбы и было три десятка килограммов ерша, но даже в этом случае улов без всяких натяжек можно было назвать хорошим.

И они пошли на хутор, и тогда Саблин согнал сына с руля:

— Пусть Андрей поведет, нам ещё домой идти, нарулишься.

И Андрей, тоже, по сути, ещё мальчишка, был счастлив посидеть за управлением такой лодки. А прапорщик у него спрашивает:

— Слушай, Андрей, а у вас со скольки телеграф работает?

— Да как Анютка встанет, так и работает, — отвечал Акиму зять. — Но если нужно, то её можно и вызвать. Нужно вам, Аким Андреевич?

— Да, нужно, — отвечал Аким. Дать телеграмму — это было как раз то дело, ради которого он сюда и тащился. Вернее, одно из двух задуманных им дел.

— Хорошо, сейчас улов выгрузим, лодку помоем и сразу ей напишу, она придёт и отправит вам телеграмму.

* * *

Пока дошли обратно, пока вытащили рыбу, пока помыли и накрыли тентом лодку, время уже шло к восьми, так что телеграфистку будить не пришлось. Едва Андрей написал ей, она и пришла на своё рабочее место. Саблин попросил, чтобы зять довёз его до телеграфа, потом отправил его с сыном и уловом домой, пообещав, что скоро придёт.

Сам телеграф занимал одну малюсенькую комнатёнку в здании управы. Анюта, курносая пухленькая женщина лет тридцати, была очень услужлива.

— Куда?

— Туруханск, — ответил Аким. Он хорошо всё помнил. — Куликовой Марине.

— Так, готово. Текст говорите, — продолжает телеграфистка.

— «Катерина выходит замуж».

— «Катерина выходит замуж», — она набрала текст и подняла на него глаза. — Дальше?

— Это всё, — ответил ей прапорщик. — Сколько с меня?

— Всё? — она немного удивилась. — Тогда двенадцать копеек с вас.

Саблин достаёт деньги, а потом расплачивается и произносит:

— Я отойду, но мне ответ должен прийти.

— Приходите, я тут буду.

Теперь его ждало ещё одно дело, и он не собирался с ним тянуть. И отправился в тот дом, где был не так уж и давно.

Мирон Карасёв тоже недавно пришёл с рыбалки и теперь, заспанный и удивлённый, сидел за столом и смотрел на Саблина.

— Аким, случилось что?

— Да ничего не случилось, — Саблин устроился напротив, ждёт, пока полная жена Мирона нальёт ему чай. И когда она ставит перед ним стакан, продолжает: — Ты мне на прощание сказал, что если будет дело — так тебя звать.

— Дело есть? Опять рейд?

— Рейд, — отвечает Саблин, пробуя чай. И, удовлетворившись напитком и убедившись, что жена Мирона не слышит, снова говорит: — Только в этот раз дело будет малость посерьезнее, чем просто на лодке кататься.

— Посерьёзнее? — повторяет радист.

— Посерьезнее.

— А в прошлый раз, значит, несерьёзное дельце вышло, — рассуждает радист, — ну ладно; а что за дело, ты, конечно, не скажешь?

— Почему не скажу? Скажу, — Аким опять отпивает чая. — Шалопая одного надо сыскать.

— Шалопая, значит, сыскать?

— Ты меня после каждого слова переспрашивать будешь? — вдруг говорит Карасёву прапорщик. Хотя прекрасно того понимает. Знает Мирон, что дело, с которым пришёл к нему немногословный прапорщик, может быть опасным. Ещё по первому рейду понял это. Так что радист не собирается прекращать свои расспросы:

— А что за шалопай, и чего его искать?

— Шалопай опасный, много