Мстислав Дерзкий часть 1 - Тимур Машуков

мгновенно сканирующий, и, не удостоив ни словом, ни кивком, проследовал за сестрой в дом. Марина лишь на миг встретилась со мной взглядом — в ее глазах читалась бездонная глубина горя, но и решимость. Решимость сделать то, что должно быть сделано.

Они скрылись в холле, и через несколько минут тяжелая дубовая дверь в рабочий кабинет Натальи захлопнулась за ними. Я остался во дворе, наблюдая, как чужая гвардия выстраивает оборону вокруг всего дома. Воздух звенел от чуждой мне дисциплины и силы.

И тогда из-за двери кабинета донесся первый приглушенный крик. Голос Игоря, низкий, хриплый от ярости и горя. Неразборчивые слова, но интонация была ясна — гнев, неверие, требовательность. Ему ответил голос Натальи — сжатый, отчетливый, отчеканивающий факты.

Я отошел подальше, к каменной балюстраде, выходящей в сад. Но даже здесь, сквозь добротную шумоизоляцию старого дома, доносились обрывки того шторма, что бушевал в кабинете. Голоса то взвивались до пронзительных, исступленных визгов Марины, то обрушивались до зловещего, шипящего шепота Игоря. Слово «позор» прозвучало как удар хлыста. «Бездействие» — еще один. «Устинов» — это имя прозвучало особенно громко, и за ним последовал оглушительный удар кулаком по столу.

Я представлял себе, что происходит там. Наталья, сухая от бессонницы и горя, выкладывает им все. Не только о нападении нежити и круге призыва. Но и о визите градоначальника, о его наглых угрозах, о своем тихом расследовании через Приказ. Она бросала на стол перед ними не просто горе, а политическую бомбу, разрыв которой грозил уничтожить не только Устинова, но и всю хрупкую стабильность в регионе.

Я не слышал ее оправданий. Их и не было. Я слышал лишь взрыв. Взрыв семейной ярости, долга, оскорбленной чести рода. Они кричали не на нее. Они кричали от боли, которую она им обнажила. Они кричали на мир, который позволил этому случиться. И они кричали на того, кто посмел оскорбить их кровь, когда та текла по этой земле.

Я отошел еще дальше, к противоположной стене, сделав вид, что копаюсь в телефоне. Но избежать обрывков их разговора было невозможно.

— … безумие! Полное безрассудство! — это визжала Марина.

— … должны были предвидеть! — рычал Игорь.

— … не дети, чтобы няньку иметь! — парировала Наталья, ее голос звенел сталью.

— … приказ! Немедленно в столицу! Всех!..

— … никогда! Это наш дом!..

— … счета заморозят! Изымут!..

— … посмотрим, кто посмеет!..

— … Устинов! Этот ничтожный червь!..

— … раздавим!..

Стекло в кабинете звенело от повышающихся криков. Охрана у входа в коридор стояла навытяжку, делая вид, что не слышит ровным счетом ничего. По рации то и дело шипели голоса, докладывая о занятии позиций на подступах к дому.

Я понимал, что там, за дверью, решается не просто судьба поместья. Там, в огне семейной скорби и гнева, Наталья выкладывала им всё. Про нападения. Про круг. Про Башню Молчания. Про угрозы Устинова. Она бросала на стол все козыри и все риски, играя в открытую с людьми, чье представление о мире было высечено в граните родословных и имперских указов.

И судя по накалу страстей, доносящихся из-за двери, игра шла не на жизнь, а на смерть. Они были в ярости не только от потери. Они были в ярости от того, что их втянули в эту грязную, непредсказуемую войну с тенью, поставив под удар безупречную, столетиями выстраиваемую репутацию рода.

Этот гневный гул за дверью длился почти час. Потом голоса внезапно стихли. Стало тихо — пугающе тихо. Тише, чем было до их приезда. Это была тишина принятого решения. Тишина перед бурей, которую теперь собирался обрушить на врага не один человек, а вся могущественная семья Темирязьевых.

Дверь открылась. Первым вышел Игорь. Его лицо было каменным, глаза сужены до щелочек, в которых тлел холодный огонь. Он бросил на меня один-единственный взгляд — и в этом взгляде уже не было отчуждения. Было молчаливое признание союзника в предстоящей войне. Он ничего не сказал, прошел мимо, отдавая тихие, отрывистые приказы своим офицерам.

За ним вышла Наталья. Она выглядела изможденной, но спокойной. Как больной, переживший кризис лихорадки. Она встретилась со мной взглядом и едва заметно кивнула. Все было решено.

Я посмотрел на двор, кишащий теперь чужими, но сильными воинами. Похороны, что должны были состояться завтра, представлялись теперь уже не просто церемонией прощания. Они стали бы демонстрацией силы. Первым залпом в новой, совсем другой войне. И я понимал, что моя охота на Башню Молчания должна была состояться до них. Потому что после — вся земля вокруг будет полыхать уже другим огнем. Но человек предполагает, а боги в этот момент над ним смеются…

Трапезная, обычно поражавшая своим размером и мрачным великолепием, в тот вечер казалась меньше. Не из-за тесноты — нас было всего пятеро, — а из-за невероятного давления, что исходило от собравшихся за дубовым монолитом стола хозяев дома. Воздух был густым, пропитанным запахом дорогого вина, жареного мяса и невысказанной, кипящей ярости.

Я сидел напротив них, отодвинутый в тень, словно зритель в первом ряду, наблюдающий за разыгрывающейся семейной драмой, которая пахла отнюдь не театральным гримом, а кровью и грязью имперских подворотен.

Наталья представила меня коротко и без подробностей: «Мстислав. Воин. Спас Веронику из самой гущи мертвяков. Ее наставник».

Игорь и Марина едва заметно кивнули мне с тем машинальным уважением, которое аристократы уделяют верным псам, охраняющим их дом. В их глазах мелькнула искренняя, но быстротечная благодарность — я спас плоть и кровь их рода. А после их взгляды скользили по мне, как по предмету мебели, тут же забывая о моем присутствии. Я был орудием, и на этом моя роль в их глазах была исчерпана. То, что я сидел с ними за одним столом и было главным признанием. Но меня уже списали — кому интересен старик? И в этом была моя сила — быть невидимкой, впитывая всё, что скажут. Потому что сейчас, в этом месте решалась судьба рода, с которым меня связала судьба.

Пока молчаливые слуги расставляли блюда, Игорь, лицо которого всё еще было темным от налитой кровью ярости, изложил суть. Они изучили досье из Тайного приказа. Толстая папка, принесенная его личным секретарем, лежала на столе, как труп на поминках.

— Этот ублюдок, — начал Игорь, и его голос был низким, словно скрежет камня по камню, — этот выкормыш крыс возомнил себя хозяином жизни и смерти только потому, что у него есть печать и несколько продажных судей в кармане.

Он тыкал толстыми пальцами в бумаги, зачитывая отрывки. Это