Чернокнижник из детдома - Сергей Александрович Богдашов

— Четырнадцать. Я потом всех пересчитал. И Сердце Пробоя ломом расхреначил. Всё как в той книге про нагибатора сделал, — продолжал я отыгрывать свою роль, недовольно зыркнув в сторону воспитательницы.

Клавдия Петровна меня неплохо знает. И если сначала она стояла, выпучив глаза, то теперь с трудом сдерживается, чтобы не заржать. Угу, в мою роль дебила, сдавшего все экзамены экстерном, она точно не поверит. Тут что-то одно нужно было выбирать.

— Так. Я сейчас машину вызову и ты с нами поедешь, — снял полицейский рацию с ремня.

— Неа. Не поеду, — отрицательно помотал я головой, — Закон я не нарушал, а во всех остальных случаях без присутствия взрослого представителя от детдома или из органов опеки, не имеете права. А то я капитану ФСБ пожалуюсь. Он лично над нашим приютом шефствует, — привёл я очередной довод, не став говорить, что у них троих силёнок не хватит, чтобы со мной справиться.

— Так нам только протокол составить, — выпучил старший глаза, отчего-то глядя не на меня, а на воспитательницу.

— Пойдёмте к директору. Ручку и бумагу нам там точно дадут. И ездить никуда не нужно, и полномочный представитель прямо на месте всё подпишет. Не правда ли, здорово! — порадовал я полицию своей «находчивостью», — Кстати, лапку-то мне верните, я ещё никому из парней не успел её показать, — буквально вырвал я свой трофей из рук полиции.

Могли и отжать между делом, чтобы потом хвастать, что это они добыли, а то и вовсе попробовать записать на себя закрытие Пробоя.

— А ты ещё что-то из Пробоя взял? — не рискнул полицейский при Клавдии отбирать у меня лапу обратно.

— Кусочек Сердца Пробоя. Для Всеволода Степановича.

— А это ещё кто? — всё ещё над чем-то раздумывая, угрюмо поинтересовался полицейский.

— Я же вам только что рассказывал, — старательно изобразил я обиженное лицо, — Наш шеф из ФСБ. Он по два — три раза в неделю к нам заезжает. Вот ему и подарю.

Вроде бы все три буквы приличные назвал, и я никого никуда не посылал, а какое просветление у служивых в глазах. Прямо-таки на лицах читается ретивая готовность встать грудью на защиту Закона и даже отдельно взятых граждан.

На оформление протокола ушло всего-то двадцать минут. Копия теперь лежит у Эльвиры в сейфе.

А я, оказывается, могу обратиться за наградой. Точней, директор может, как полномочный представитель несовершеннолетнего. Осталось узнать куда, и как это оценят. Есть на то государственная служба. В Уссурийске она представлена, как Отдел контроля аномалий.

Очень интересно, что там и как. В Сети информации мало, и она довольно противоречива, а на форумы Охотников без приглашения не попасть.

Ладно, завтра у меня по плану поездка в ГорОНО, где мне должны выдать аттестат. Справку о том, что я — это я, Эльвира мне уже выдала. Этакая временная замена удостоверения личности, причём, даже с фотографией. А там и со всем остальным как-нибудь разберусь.

* * *

На следующий день, с волнением, смешанным с презрением к этой бюрократической процедуре, я отправился в ГорОНО. Здание было серым, скучным, пахло пылью и дешевым кофе. Очереди, потрепанные тетки за стеклом приёмной канцелярии, равнодушные взгляды. Я задал свой вопрос и ждал, чувствуя себя чужим на этом празднике бумажной жизни.

— Соколов Александр? — наконец-то меня вызвали.

За столом сидела женщина с усталым, но внимательным лицом. Она взглянула на мои документы, затем на меня, затем снова на документы. Ее брови поползли вверх.

— Все экзамены на «отлично», — произнесла она, не скрывая удивления. — По математике и физике — высший балл с «отличием». Это… неожиданно. Поздравляю.

Она протянула мне темно-синюю книжечку с гербом. Аттестат. Он был теплым от принтера и невероятно легким в руках. Но вес его был иным — это был пропуск. Пропуск из мира «детдомовца» в мир «гражданина». Первый официальный документ, где я был не просто номером в списке, а личностью с оценками, с подтвержденными знаниями.

— Спасибо, — сказал я искренне.

Пожалуй, сам себе. Магия ускоренного обучения себя оправдала.

На улице я лишь на секунду задержался, перелистывая страницы. «Отлично», «отлично»… Это была хорошая основа для легенды. Гениальный самоучка из детдома. Такую историю будут охотнее слушать, чем правду о чернокнижнике.

Следующей точкой был Отдел контроля аномалий. Он располагался не в административном здании, а в бывшем пожарном депо на окраине, что говорило само за себя. Здесь пахло не пылью, а металлом, машинным маслом и слабым, едва уловимым запахом озона — знакомым запахом Пробоя.

Внутри царила атмосфера полуказармы — полулаборатории. На стенах висели карты с пометками, схемы, фотографии Тварей. У стойки сидел мужчина в камуфляжной форме без погон, с лицом, испещрённым шрамами, и читал толстенный технический журнал.

— Я к вам, — сказал я, кладя на стойку аттестат и копию полицейского протокола о закрытии Пробоя.

Мужчина медленно поднял на меня глаза, затем перевел взгляд на бумаги. Прочитал. Перечитал. Отложил журнал.

— Ты? — спросил он одним словом, и в его голосе было столько скепсиса, что им можно было резать сталь.

— Я, — кивнул в ответ. — Александр Соколов. Закрыл малый Пробой «Мурлаков» в районе речки Тихой. Вчера. Есть трофей.

Я достал из рюкзака лапу, завернутую в полиэтилен. Запах, слабый, но едкий, заставил мужчину сморщить нос.

— Подожди, — бросил он и скрылся за дверью.

Через минуту он вернулся с женщиной лет сорока в белом халате поверх камуфляжа. У неё были острые, внимательные глаза учёного или патологоанатома.

— Давайте сюда, — сказала она без предисловий.

Я протянул ей пакет. Она аккуратно развернула его на стойке, не касаясь лапы голыми руками, и внимательно изучила под ярким светом лампы.

— Да, мурлак. Свежий. Порез ломом или топором. А где Сердце?

Я достал второй пакет. Внутри лежал кусок темного, полупрозрачного минерала, испещрённого изнутри мерцающими прожилками. Я отколол его от той самой кристаллической структуры в центре Пробоя. Он был холодным и отдавал слабым вибрационным гулом.

Женщина ахнула, а мужчина рядом с ней вытянул шею.

— Материал ядра, — прошептала она. — Стабильный образец. Сохранившийся заряд больше девяноста процентов… Как ты его…?

— Разбил ломом, — честно