Фантастика 2025-58 - Евгения Букреева

— Нет, не про них. Чего про них писать, — Майка презрительно дёрнула плечом. — Я про историю буду писать. Как Башню создавали, кто, как там всё было устроено.

— Тоска, — не сдавался Гриша. — Писать надо про будущее, а не про прошлое.

— Дурак. Без прошлого нет будущего.

Она наклонилась, щёлкнула его по лбу, но не удержалась и упала. Как-то странно так получилось, что губы её скользнули по его губам, Гриша почувствовал сладкий запах лесной смородины, инстинктивно обхватил девочку за плечи, но Майка оттолкнула его, откатилась в сторону и тоже легла на спину, почему-то тяжело и отрывисто дыша.

Они оба молчали.

Что было в голове у Майки в этот момент, Гриша не знал, а сам он думал про поцелуй (непонятно, это уже по-настоящему или так) и почему-то про Кедровку, про их Город, который построил отец, и про тех людей в Башне, которые ничего в своей жизни не видели, кроме стеклянного неба.

— Понимаешь, Гриш, мне ведь там тоже не нравится, в Башне, — сказала наконец Майка. Гриша думал, что она уже совсем не заговорит больше. — У меня там сразу клаустрофобия начинается.

— Чего начинается?

— Ну клаустрофобия, а, да неважно.

Майка поднялась, откинула за спину свою густую тёмную косу, а Гриша подумал, что надо будет спросить у мамы, что это такое — клаустрофобия. Майка любила всякие заумные словечки, а объяснять не любила, и Гриша каждое новое Майкино слово нёс маме, часто перевирал безбожно, но мама всегда догадывалась и терпеливо растолковывала.

— Но как было обойтись без Башни? — Майка смахнула жучка, ползшего по руке. Жучок расправил изумрудные крылышки и взмыл вверх. — Никак. Башня была необходима.

— Ежу понятно, что необходима. Иначе бы все утонули, а так спаслись…

— И не только для этого, — Майка строго посмотрела на него.

— Ну не только. Ещё для этого, как его… чтоб произведения искусства сохранить, — изрёк Гриша глубокомысленную сентенцию. Про произведения искусства Роза Моисеевна говорила.

— И не только, — на Майкином лбу появилась упрямая складка. — В Башне люди сохранили наработанные веками технологии, методики клонирования и воссоздания исчезнувших видов по ДНК, там были генетические лаборатории, огромный семенной фонд. Причём ты в курсе, что хранящиеся семена растений были нескольких видов? Были специальные, модифицированные с учётом быстрого роста и приживаемости на солёной почве. Их и сажали в первую очередь. А иначе ничего бы этого, — Майка обвела вокруг себя рукой. — Ничего бы не было. Ни Кедровки твоей любимой, ни деревьев, ни травы, ни стрекоз, которых вы с Варькой ловите. А Павел Григорьевич, между прочим, запретил ловить. А вы… вы ловите!

Майка сердито отвернулась, и Гриша почувствовал себя виноватым.

Конечно, Майка была во всём права.

Сейчас Город, соединённый с Башней узкоколейкой, вдоль которой тянулись столбы ЛЭП, уже был похож на настоящий город, но первые три года, после того, как ушла большая вода, люди методично и упорно промывали, обрабатывали и дренировали почву, засеивая её семенами и восстанавливая экосистему. Дома тогда ещё не ставили, жили во времянках, маленьких, пластиковых вагончиках, летом в них было жарко, а зимой холодно, потому что электричество экономили. В такой вагончик к отцу приехала мама. Приехала в начале ноября, с двухлетним Гришей на руках, закутанным по самый нос в пуховое одеяло.

— Папа даже ахнул, когда нас увидел, — улыбаясь и косясь на отца, рассказывала мама. — Замахал руками, закричал, чтобы я немедленно завтра же назад в Башню уезжала. А я сказала, ну уж нет. Или вместе или никак.

Гриша в красках представлял себе этот момент. Отец орёт, а орал он всегда знатно, кому как не Грише это знать, а мама упёрлась и ни в какую — мама это умела. Она вообще была единственным человеком на земле, перед которым отец пасовал, никто другой и ничто другое сдержать его не могли.

Отец был помешан и на строительстве, и на расширении тайги. Начиная с ранней весны и до поздней осени, он находился в вечных разъездах, не щадил ни себя, ни людей, заставляя двигаться всё дальше и дальше, засеивая и засаживая новые территории, и то, что сегодня тайга раскинула своё зелёное море даже не на десятки, а на сотни, а может и тысячи километров, была заслуга отца. Его кожа задубела на ветру, почернела от загара, который не сходил даже зимой, волосы пахли хвоей, руки землёй, а рубашка потом, и не было для Гриши запаха родней чем этот.

Лес отец берёг как зеницу ока, разрешения на постройку деревянных домов выдавал неохотно и только для небольших, одноэтажных. Дома в два и три этажа строили из кирпича (спасал глиняный карьер, обнаруженный в первые годы после переселения из Башни), браконьеров ловили и штрафовали нещадно, а за третье нарушение либо ссылали назад в Башню, либо отправляли на солончаки — там освоение земель шло медленно и требовало больших усилий. Поработав на солончаках несколько месяцев, можно было вернуться в Город — из Башни назад дороги не было, оттуда отец отказывался принимать наотрез. И по мнению Гриши, это было самое страшное наказание.

Их Город не был похож на города из допотопных фильмов. В нём не было сверкающих небоскребов, сияющих витрин, разноцветных уличных кафе и стремительных как майские жуки автомобилей, отражающих глянцевыми боками мелькающие неоновые вывески. Вместо этого были похожие друг на друга кирпичные дома в центре и небольшие, опоясанные огородом деревянные избы на окраинах, грунтовые дороги, по осени превращающиеся в грязь, в которой застревали немногочисленные машины — тяжёлые грузовики, маленькие тесные автобусы и редкие служебные автомобили, шофёры которых считались едва ли не значимей тех, кого они перевозили. Стёкла низких, почти до пола, окон магазинов летом покрывались толстым слоем пыли, а зимой, наглухо закрытые деревянными ставнями, зарастали сугробами в человеческий рост. И всё же это был их Город, большой, неказистый, растянувшийся на несколько километров вдоль Кедровки, с раскинувшимися на севере производственными цехами — огромной территорией, где безраздельно царствовал старый Величко, который постоянно ругался с отцом.

И хотя Город был живой и не стоял на месте, стремился ввысь и вширь, он уже становился тесен. Он жал, как жали старые ботинки, которые мама доставала Грише с чердака с первыми ночными заморозками, и уже находились юные горячие головы, которые ходили к отцу целыми делегациями, разворачивали перед ним самодельные карты и вдохновенно доказывали о необходимости двигаться на восток, на запад, на юг… да неважно, на самом деле куда, лишь бы идти и идти вперёд.

Отец хмурился,