Громов: Хозяин теней 4 - Екатерина Насута

большой специалист по собакам, вложивший немало сил и средств в выведение особой русской породы собак. По словам специалистов, труд актуален и по сей день.

Глава 21

Глава 21

Требуется одной прислугой шведка или финляндка, умеющая готовить три блюда, чистоплотная и аккуратная на маленькую семью, обязательно хорошие рекомендации, жалование 12 рублей.

Листокъ

А к вечеру госпиталь наполнился людьми и звуками.

Громко и торжественно гремел бас священника, и многие иные голоса подхватывали слова гимна, заполняя узкие коридоры госпиталя божьим словом. Слов было много. Метелька сказывал, что и крестный ход, который устроили от церкви Святого Варфоломея к его же имени госпиталю, тоже получился изрядным.

Он сходил поглядеть.

А потом остаток вечера рассказывал, причём в лицах, то щёки надувал, пытаясь изобразить священника, про которого сказал, что хороший, сильно важный, то махал воображаемым кадилом. Не знаю, чего в нём жгут, но этим едким церковным запахом пропитались и коридоры, и палаты.

Крестным ходом вокруг госпиталя дело не ограничилось.

Был и торжественный молебен.

И обход палат с иконами, которые сияли золотом и силой. И даже благословение. От последней части я бы отказался с радостью, да кто ж меня, беспамятного, спрашивал.

Ну, то есть для всех я опять упал в глубокое забытье, в котором и пребывал, избегая высокой чести присутствовать при молебне. В какой-то момент я провалился в натуральнейший сон, чтобы проснуться от тяжёлого гулкого кашля. Метельку опять выворачивало, и он, пытаясь не задохнуться, хватал воздух.

— Метелька, — я соскочил с кровати. — Врача надо…

— Н-не… — он выдохнул и сплюнул. Слюна потянулась изо рта тонкими нитями. — Уже… отпустило. Николка говорил, что так и будет. Что там, внутри, накопилось всякое дряни. И она выйти должна. Сказал, ну, что там больше, чем он сперва думал. Так что надо будет потерпеть.

— Прости.

Чувство вины было мерзким.

— За что? — он отёр рот рукой.

— Я ж тебя на фабрику потянул. И вообще… за собой. Обещал хорошую жизнь, а получилось…

— Ну, можно подумать, получилась плохая. Воды дай.

Графин с водой отражал лунный свет и белое пятно его лежало на столе. Вода едва слышно пахла ладаном, но Метелька пил жадно.

— Николка сказал, что надо пить побольше, тогда и отходить полегче. Ещё с Танькой сговорился, зараза, и эту, воду выписал, которая минеральная. С жиром топлёным. Ну и мерзота, я тебе скажу.

— Пей.

— Пью. Куда ж деваться. Да и вода, а не моча коровья. Бабка моя вот все болезни мочой лечила. Иногда лепёшками. У неё шпора в ноге была, и вот мы ходили, искали такую лепёшку, чтоб свежая, но подсыхать начала. И тогда бабка в неё ногу совала и стояла, чтоб, значится, распарило.[1]

— Меня сейчас стошнит.

— Нежный ты, — Метелька фыркнул. — Сразу видно, что барчук.

— А в рыло?

— Больным нельзя.

— Так и я не здоровый. Может, всё-таки кликнуть кого?

— Да не. Всё уже добре. Спи.

— Наспался.

— И я… давно столько не спал. Еремей сказал, что, как вернёмся, он с нас три шкуры спустит, за безделие.

Я поёжился. Сомнений, что слово своё Еремей сдержит, не было.

— Ты ему скажи, что я хворый, а хворых гонять нельзя, — Метелька забрался в кровать.

— Сам и скажи.

— Так мне не поверит, — он улёгся, и под невеликим его весом заскрипела, растягиваясь, сетка. — Чего? Да не собираюсь я помирать.

— Просто… не жалеешь, что со мною связался?

— По пять раз на дню, — буркнул Метелька, натягивая одеяло. — Сав, ты чего? Эта… как его… меланхолия? Слыхал, у благородных бывает.

— Да нет. Так, лезет всякое в голову…

— Это потому что задница не занятая. Когда задница занятая, тогда и голова только об этой заднице и думает, а не про всякое там.

Простая, чтоб её, житейская мудрость.

— Ты вон сколько раз умереть мог, — я не мог успокоиться.

— Так не умер же ж.

— Может, ещё и умрёшь.

— Ага, а там, в приюте, меня ждала долгая и счастливая жизнь, — фыркнул Метелька, поправляя подушку. — Сам подумай, Сав.

Не знаю. Не думается. Точно меланхолия.

— Там два пути. Или в дом работный, а после на фабрику, или на вон… на промысел.

Две дороги и обе хреновые.

— Я бы второй выбрал. Честно. Тогда ж казалось, что вот оно. И воля, и деньги… теперь-то уже понимаю немного, что деньги, может, и были бы, да… в общем, недолго. Вольные людишки вообще долго не живут… а так вот… оно, конечно, славно было бы, если б там, в доме остались… ну, у Громовых. Там и простыни, и одеяла. Учили…

— Ничего, — пообещал я, возвращаясь в постель. — Будет у нас дом. Обязательно.

— Хорошо бы, — Метелька зевнул во всю ширь. — А на фабрику я не хочу, но если надо…

— Не надо.

— От и ладно. Лучше пусть Еремей гоняет, чем это вот всё… слушай, забыл совсем! Там святоша наш приходил.

Уже и «наш»?

— Ты спал аккурат, он и не велел будить. Но просил, как проснёшься, чтоб в гости заглянул. Погодь, — Метелька сунул руку под матрац и вытащил листок. — Во, сказал, что охране покажешь, тебя и пропустят.

— Ночь на дворе.

— Так… сказал, что не важно, когда. А ты всё одно не спишь.

Логично.

Листок был тетрадным, в самом верху его размашистым почерком начертали одно слово: «Пропустить».

И подпись на весь оставшийся. Красивая. С кружавчиками и крендельками. У меня так никогда не выходило.

— Ты точно нормально? — оставлять Метельку категорически не хотелось.

— Да иди уже. Спать не мешай… ко мне утром Симеон обещался заглянуть.

— Когда успел?

— Так… как с процедур повели, так и встретил. Он Светку спровадил, а сам, небось, вернулся.

— И чего хотел?

— Побеседовать. Ну, так он сказал. Чтоб я поутру в сад вышел. Идти?

— Иди. Только… постарайся недалече. Поводок короткий.

— Слушать станешь?

— Я б и проследил, — признался я честно. И халат натянул. — Да