Деньги не пахнут 4 - Константин Владимирович Ежов

Старики из совета – люди с мягкими сердцами и старыми привычками. Для них Холмс, юная и амбициозная, была словно внучка – даром, что избалованная вниманием. На её дни рождения они собирались лично, улыбались, дарили цветы и дорогие безделушки. Стоило кому-то усомниться в "таланте внучки", как старцы поднимали щиты – защищали, как своих.

Вот почему прямое нападение было бы самоубийством.

Лучше пусть выглядят так, будто "внучка" сама мучает беззащитного. Пусть жалость сыграет против неё, пусть в глазах стариков родится сомнение.

Когда любимая внучка начинает язвить и глумиться над обездоленным, даже самые преданные начинают задумываться: "Почему она такая сегодня? Что-то ведь не так…"

А затем, за ужином или на каком-нибудь приёме, кто-нибудь из них встретит того самого сироту. Посмотрит, выслушает, заметит искренность, грусть в голосе. И в голове мелькнёт вопрос: "А может, мы чего-то не знаем?"

И тогда лёд тронется.

План был прост, почти безупречен: выстроить мост не логикой, а эмоциями.

Киссинджер уже начал видеть перед собой не просто собеседника, а юношу, пережившего утрату. Его взгляд смягчился, плечи расслабились, и разговор пошёл дальше, как по течению.

– Слышал, ты связан с компанией "Теранос"? – спросил старик.

– Не инвестор, – последовал ответ. – Всего лишь член команды, занимавшейся проверкой достоверности данных.

– О тебе говорили… будто в прогнозах достигаешь невероятной точности.

Раньше подобный намёк стал бы поводом похвастаться, но сейчас – нет. Нужна была скромность, почти неуверенность.

– Это лишь теория. Проверка покажет. Точность можно оценить только после десятков подтверждений. Пока всё на уровне гипотезы.

– И всё-таки… любопытно услышать суть.

– Фармацевтика стоит на переломе, – последовал размеренный ответ. – После принятия закона о конкуренции и продлении сроков патентов от 1984 года производство дженериков стало лавиной. Как только истекает патент, рынок заполняют копии. Для компаний это обрыв – прибыль рушится, и остаётся только искать новые источники дохода. Если знать, когда и какие патенты заканчиваются, можно предсказать, где начнутся движения капитала.

Старик слушал внимательно, слегка постукивая пальцами по трости. Музыка за спиной перешла в тихий джаз. Где-то пахло кофе и старым деревом.

– И где, по твоим расчётам, окажется "Теранос"? – спросил он наконец.

Ответ задержался в воздухе, будто натянутая струна перед ударом смычка.

– Это….

Свет люстр скользнул по бокалам и отполированным столам, как по зеркалу, и в этом блике появилась усмешка Холмс – самодовольная, дерзкая, словно вызов, брошенный в лицо. Губы её выгнулись: "Давай, говори, разнеси нашу компанию в пух и прах". Тон был ледяной и игривый одновременно, накрахмаленный, как воротник дорогого костюма.

Сергей Платонов плавно повернул голову в её сторону. В комнате будто закапал дождик из шёпота – шорох бокалов, тихое постукивание приборов, аромат выдержанного бордо и лёгкая дымка дорогих духов. Холодный металл столовой ложки прикасался к пальцам; скатерть под ладонью оказалась матовой, чуть шероховатой. Это был идеальный фон для небольшого спектакля.

– Конечно, попадает в те самые 80% успеха, – прозвучало спокойно, ровно, без всякой спешки. В словах – уверенность, обёрнутая в тонкую вежливость. Улыбка Холмс испарилась мгновенно; на её лице отразился неожиданный холод. Старая привычка контролировать пространство дала трещину.

Взгляды за столом сдвинулись: Киссинджер, Шульц и ещё несколько членов совета с интересом прислушались. Лёгкое напряжение разлилось по комнате, как запах горького шоколада. Для них поддержка со стороны постороннего была странной, почти предательской нотой – и потому интригующей.

– Так вот в чём дело.

Сергей Платонов сделал вид, что удивлён реакцией, и добавил с тёплой интонацией:

– Иначе не стал бы задерживаться в Калифорнии ради проверки.

Слова звучали простыми, но в них скрывалась игра: внешне — одобрение, внутренне — ловушка.

Развернулась речь в пафосе прогресса:

– Theranos – это не просто прибор, это сдвиг парадигмы. Децентрализация медицины, перенос принятия решений к пациенту, экономия времени и ресурсов….

Фразы лились как густой мёд, в них слышались заезженные маркетинговые клише, но и дрожь искренности – специально выверенная. Слова Холмс и Шармы откликались эхом, повторённые мягкими интонациями, словно подтверждение авторитета.

Холмс сперва не верила – потом хмурилась, и наконец прорывалось недоверчивое фырканье. Взгляд её стал режущим, но этого было недостаточно: для разворачивания задуманной сценки требовалось большее – ожесточённая атака, злорадство, демонстрация превосходства.

Постепенно заговор приобретал вид тщательно поставленной миниатюры. Сергей Платонов – не враг, а горячий поклонник, который восторженно восхваляет продукт; Холмс – мстительная героиня, которая должна неистово отреагировать. И это было нужно: чтобы публика увидела не столько факт претензии, сколько эмоциональный конфликт "внучки совета" и бедного, обиженного сироты, на которого она нападает.

По залу поползло лёгкое недоумение – кто из присутствующих видит в этом правду, а кто лишь кусочек хорошо разыгранной сцены? В воздухе запах глинтвейна смешивался с нотками осенней кожи и мрамора. На столе заскрипела салфетка, где-то позади захихикали, кто-то приглушённо шепнул.

Цель была ясна: заставить Холмс сыграть злодейку, рекламируя собственную уязвимость и вызывая у старого совета инстинкт опеки. Эмоция должна была побороть логику; жалость – перевесить цифры и графики. Как только это произойдёт, у стариков полезут сомнения, и те первые вопросы, что звучали бы хладнокровно в коридорах суда, начнут рождаться в мягких креслах совета.

Последний каскад слов пролетел словно звон серебра: поддержка, восхищение, надежда. Холмс напряглась, её лицо стало маской – идеальная проба для роли. Значит, план работает. Осталось чуть подтолкнуть – и сцена завершится нужной развязкой.

В зале стояла тягучая тишина, сквозь которую едва пробивались звуки – тихий звон столовых приборов, шелест платьев, ровное гудение кондиционеров. Аромат свежего жасмина смешивался с терпкой пряностью вина. Свет люстр оседал на лицах мягким золотом, будто бы маслом по холсту.

Холмс держала спину прямой, как струну, подбородок чуть приподнят, губы натянуты в вежливую, но холодную улыбку. В её взгляде сквозило упрямое ожидание, настороженное, как перед ударом.

– Сомневаетесь в технологии Theranos? Вы? – произнесла она с удивлённой мягкостью, в которой звенела сталь.

Сергей Платонов поднял взгляд. В его глазах – детская растерянность, искренняя, почти наивная. Голос звучал тихо, будто бы ошарашенный.

– В чём же? – вопрос повис, дрожа между бокалами.

Холмс не дала паузе затянуться:

– Не раз говорили, что анализ крови по микропробе – научная фантазия.

– Разве нет? Это ведь загадка, которую никто не разгадал… кроме вас, – ответ прозвучал с неподдельным восхищением. –