Суровая расплата. Книга 1: Тень среди лета. Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

– Что такое? – спросил он. – Что случилось?

– Поэт. Хешай. Он в Доме Вилсинов. Рвет и мечет. Мы не можем его унять, Маати. Эпани-тя хотел послать гонца к утхайему, но я сказала, что схожу за тобой. Он обещал подождать.

– Веди, – ответил Маати.

Они почти бегом промчались по деревянному мосту, потемневшему и скользкому от дождя, миновали сады, где деревья поникли мокрыми ветвями, а цветы – головками, и свернули на юг, в город. Лиат всю дорогу тянула Маати за руку. На бегу говорить было тяжело, да и ничего не приходило на ум. Он был слишком напуган предстоящим – тем, что мог обнаружить по прибытии.

Будь Ота-кво рядом, было бы у кого спросить совета…

И вдруг Маати осенило, что всю жизнь он провел под чьим-то крылом: рядом всегда оказывался человек, готовый вести его, когда жизнь устраивала испытания, – настоящий учитель. Ота-кво даже не окончил школу, но сумел дойти до всего сам – он может, если что, подсказать другому. И то, что Хешай оказался не способен на подобное, Маати находил чудовищной несправедливостью.

Во дворе гальтского Дома Лиат остановилась, Маати тоже. Зрелище изумило его даже пуще ожидаемого. На квадратном дворике, огороженном двухэтажным зданием, у фонтана и гальтского Древа спиной к улице сидел поэт. Вокруг него виднелись следы буйства: рваная бумага, разбросанная еда. В дверях и на галерее толпились люди, одетые в цвета разных Домов. Черты их лиц скрадывал дождь и туман.

Маати мягко отстранил Лиат. Брусчатка двора на дюйм ушла под воду. Только по белой пене можно было угадать, где проходят водосточные желоба. Маати медленно брел по воде, хлюпая сандалиями.

Вид у Хешая был потерянный. От дождя его жидкие космы прилипли к шее. Сквозь тонкий халат – слишком тонкий для такой погоды – просвечивала нездоровая краснота кожи. Маати опустился перед ним на корточки и увидел, как толстые губы шевелятся, будто шепчут. В битой молью бороде застряли, словно росинки, капли дождя.

– Хешай-кво… – начал Маати, принимая позу мольбы. – Хешай-кво, нам пора возвращаться.

Красные с желтоватыми белками глаза повернулись к нему, прищурились. Лицо поэта мало-помалу озарилось узнаванием. Хешай положил пухлую руку на колено Маати и покачал головой.

– Ее здесь нет, – проговорил он. – Она уже ушла.

– Кого нет, Хешай-кво?

– Женщины, – буркнул он. – Островитянки. Той самой. Я-то рассчитывал найти ее, хотел объяснить…

Маати подмывало схватить поэта за грудки и трясти, пока не очухается. Вместо этого он накрыл его руку своей и сказал спокойно и твердо:

– Нам пора идти.

– Если бы я объяснил, Маати… Если б я только мог объяснить, что это андатовы козни… Что я бы никогда…

– И что с того? – не сдержал Маати досады и стыда. – Хешай-кво, словами вы ничего не исправите. И сидением посреди улицы под дождем тоже.

Хешай нахмурился, словно в замешательстве, потом посмотрел вниз, на бурлящую воду, поднял глаза к полуразмытым лицам, поджал лягушачьи губы.

– Я выставил себя ослом, да? – спросил он совершенно вменяемым тоном.

– Да, – ответил Маати, не в силах лгать.

Хешай кивнул и встал на ноги. Халат распахнулся, обнажив морщинистую грудь. Поэт сделал два неверных шага. Маати шагнул навстречу и поддержал его. Когда они вышли на улицу, Лиат приблизилась и взвалила Хешаеву руку себе на плечо, чтобы помочь Маати. Их руки соприкоснулись у поэта за спиной; Лиат взяла юношу за предплечье, и вышло нечто вроде подхвата, с помощью которого они доставили поэта домой.

Халат, который Маати одолжил девушке в доме поэта, был из шелка с хлопком, толщиной с палец и необыкновенно мягкий. Лиат переоделась в спальне Маати, пока тот возился с Хешаем. Мокрое платье она повесила на вешалку, волосы отжала и теперь не спеша заплетала, дожидаясь юноши.

Обстановка вокруг была незатейливая – кровать, платяной шкаф и стол, на нем лампа с матерчатым абажуром и подсвечник. Почти как у нее, с той лишь разницей, что мебель качественнее, а на столе кипа книг и свитков. В конце концов, Маати всего лишь ученик – как и она сама. Да и возрастом они почти не отличались, хотя она часто об этом забывала.

Сверху доносились голоса – говорили Маати с поэтом, потом вступил Бессемянный – мягко, чарующе и жутко. Поэт рявкнул в ответ что-то неразборчивое, и вновь успокаивающе заговорил Маати. Ей захотелось уйти, вернуться к себе, оказаться подальше от невыносимого напряжения, царящего в этом доме, но дождь припустил еще сильнее. Шум капель сменился рассерженным грохотом струй. Ветер подул в другую сторону, и Лиат смогла открыть ставни, не боясь залить комнату. Снаружи все было точно усеяно паучьими яйцами – крошечные градины таяли.

– Лиат-тя, – произнес Маати.

Она обернулась, пытаясь одновременно закрыть ставни и изобразить просьбу об извинении, но не преуспела ни в том, ни в другом.

– Это ты меня прости, – сказал Маати. – Я должен был лучше за ним присматривать. Дело в том, что он еще ни разу не вставал с постели, не говоря о том, чтобы уйти.

– Он успокоился?

– Вроде того. Наконец-то лег. Бессемянный… Ты знаешь, что он заперт?

– Слышала, – сказала Лиат.

Маати изобразил подтверждение и покосился назад, устало и беспокойно. С рукавов бурого одеяния до сих пор капало.

– Я пойду вниз, – сказала она.

– Зачем?

– Ты же захочешь переодеться, – медленно ответила Лиат.

Маати жутко покраснел и принял позу понимания.

– Я и забыл… Даже не заметил, как намок. Да, конечно, Лиат-тя! Я мигом.

Она улыбнулась и хлопнула его по плечу, как делали товарищи Итани. Вышло на удивление естественно.

– По-моему, нам уже хватит обращаться друг к другу «тя».

Маати и впрямь очень скоро спустился, переодевшись в такое же коричневое платье. Они сели в гостиной, зажгли свечи, чтобы развеять уличную хмарь. Маати устроился напротив Лиат на низкой деревянной скамье. Лицо его было спокойным, но усталым, даже улыбался он невесело, скованно. Тревога за учителя отпечаталась у него на лице.

– Ты не получала от него вестей? – спросил Маати.

– От Итани? Нет, – ответила Лиат. – Рано – он еще не доплыл до Ялакета. Да и письму потребуется не меньше, чтобы попасть сюда.

Маати дал знак, что понял, но в его жестах чувствовалось нетерпение. Лиат ответила позой вопроса о самочувствии. В другой обстановке это могло показаться простой вежливостью, сейчас же выражало искреннюю заботу.

– Ничего, отосплюсь, – сказал он. – Тяжело, когда не знаешь, что делать. Вот приедет