Курс на СССР: Переписать жизнь заново! - Тим Волков

квартиры Гребенюка. В ушах еще звенел голос Наташи, такой родной, а перед глазами стояло довольное лицо Сергея. Не хмурое и озлобленное, каким я видел в своем времени, а светлое, доброе.

И тут меня осенило.

А ведь получилось же. Не до конца, не идеально, со срывами и нервотрепкой, но получилось! Я оттащил его от той самой развилки, с которой когда-то начался его путь к «Снежным волкам». Он не запил, не озлобился на весь мир. Вместо этого он сделал всё возможное и невозможное, чтобы спасти мои отношения. Он совершил не бандитский, а героический поступок.

И если раньше все было лишь догадкой и теорией, то теперь я получил подтверждение. Работает!

«Эксперимент удался, — пронеслось в голове с ликующим, почти пугающим треском. — Выходит, можно. Выходит, я могу. Могу изменить будущее!».

Мысль была одновременно потрясающей и ужасающей. Если я смог изменить судьбу одного человека, значит, теория малых дел работает!

Но это была лишь тренировка. Разминка.

Теперь передо мной вставала настоящая цель. Та, о которой я лишь смутно и с ужасом помышлял, боясь собственного бессилия.

Теперь бояться было некогда.

Я медленно зашел в квартиру, закрыл дверь и прислонился к ней, пытаясь унять дрожь в коленях. Это была не дрожь страха, а дрожь адреналина, внезапно хлынувшего в кровь от осознания собственной чудовищной ответственности.

Я зажмурился, прогоняя бытовые картинки сегодняшнего дня, и полез в самую глубь памяти, в тот запыленный архив, где хранились знания из другой жизни. Знания о том, что должно произойти.

И первое, что всплыло из черной бездны, было одно-единственное слово, от которого застывала кровь.

'Чернобыль.

26 апреля 1986 года. Взрыв на четвертом энергоблоке. Тихий, мирный город Припять. Первые героические и обреченные пожарные, не знающие, что тушат не обычный пожар, а самый страшный в мире реактор. Облако радиации, поползшее на Европу. Тысячи переселенных, брошенные дома, земли, отравленные на столетия вперед. Ложь и замалчивание властей, стоившее здоровья и доверия миллионов. И тихий, невидимый ужас, который придет потом — рак, лейкемия, мутации…'

Картина была настолько яркой и жуткой, что у меня перехватило дыхание. Это был не просто несчастный случай. Это был крах. Крах веры в безопасность, в могущество технологий, в слово «мирный атом». Одна из ран, из которых истек кровью Советский Союз. Сейчас октябрь 1983 года. До точки невозврата два с половиной года.

Но это лишь одно событие. А были и другие. Гибель «Адмирала Нахимова», землетрясение в Спитаке, затянувшаяся на десятилетие война в Афганистане…

Мозг лихорадочно работал, выуживая даты, названия, цифры. Я чувствовал себя предсказателем еще не случившихся катастроф. И понимал, что у меня мало шансов это предотвратить. От отчаяния даже руки затряслись. Сколько всего ужасного должно произойти. И только я об этом знаю. Господи, какая же это ответственность!

Так, спокойно! Не паниковать! Паникой тут делу не поможешь. Прежде всего нужно составить что-то вроде списка. К каждому пункту составить что-то вроде плана, как предотвратить.

И тут же задумался. А что я могу? Как избежать, скажем, того же Чернобыля?

«Так… Чернобыль… — я открыл глаза и уставился в стену, не видя ее. — Его можно было избежать. Тот злополучный эксперимент… Нарушение регламента… Конструктивные недостатки реактора… О них же знали!»

Как это остановить? Не дать им провести тот роковой эксперимент? Предупредить кого-то? Но кого? Написать анонимное письмо? Мне, простому провинциальному журналисту, не поверят. Поднимут на смех. Сошлются на государственную тайну.

Нужен другой подход. Нужны доказательства. Нужен… доступ.

Я думал обо всем этом почти до самого утра, и только в пять утра меня срубил сон.

* * *

Подъем был тяжелым. Свинцовая голова и ватные ноги. Ух, надо было лечь все-таки пораньше! Сейчас бы кофейку, да покрепче… но дома только ненавистный цикорий.

В редакцию я явился с таким видом, будто всю ночь разгружал вагоны. Николай Семенович, свежий и подтянутый, смерил меня оценивающим взглядом из-под густых бровей.

— Воронцов, вы на похоронах были? Или просто праздновали что-то, о чем редакция не в курсе?

— Творческие муки, Николай Семенович, — буркнул я, стараясь не зевнуть ему в лицо. — Статью ко Дню Конституции обдумывал.

— Муки творчества? — главред хмыкнул, но в голосе послышалась доля одобрения. — Ладно, смотри, чтоб к сроку было. И ещё… К статье неплохо бы сделать несколько качественных фотографий. Город, люди, стройки… Чтобы было видно, страна растет, живет, хорошеет. Не казёнщину, а жизнь, понимаешь?

Возможность побродить с фотоаппаратом по городу в поисках позитива, вместо того, чтобы сидеть в душной редакции, показалась идеальной. Лучшее средство от бессонной ночи и тяжких дум.

— Да я хоть сейчас готов! — оживился я, с надеждой глянув на перекочевавший в мой шкафчик старенький «Зенит». — Свет хороший, люди на улицах. Сделаю всё как надо.

Николай Семенович удивленно поднял брови, но кивнул:

— Инициатива, это похвально. Валяй. К обеду жду тебя с материалом.

Через десять минут я уже был на улице, с тяжелым фотоаппаратом на груди. Осеннее солнце ласково грело лицо, и свежий воздух понемногу прогонял дурман бессонницы. Я щелкал все подряд: улыбающихся прохожих, детей, гоняющих мяч, ветерана, чистящего медали у парадного подъезда, классический набор для советской газеты о «счастливой жизни».

Ноги сами несли меня вперед, и я почти не задумывался о маршруте, пока не уперся взглядом в знакомое здание из желтого кирпича с белыми колоннами. ЗАГС на улице Маяковского, рядом с тем самым домом номер 40.

Я замер. Подсознание привело меня прямо к логову шпиона.

Дом был и правда красив, сталинский ампир во всей его помпезной красе. Резные карнизы, высокие окна, ухоженные клумбы. Идеальный фон для репортажа о «растущей и хорошеющей стране». Я машинально поднял «Зенит», стал ловить ракурс.

«Вот так, чтобы в кадр попал и ЗАГС, и дом… Символично, черт возьми. Заключают браки, рождаются дети, живут советские люди…»

Я прищурился, наводя резкость на парадный подъезд, и в этот момент дверь открылась.

Из подъезда вышел Виктор Сергеевич. Отец Метели. Не в строгом пальто, как в парке, а в отлично сидящем на нем явно импортном костюме. Идущий в гору партийный функционер, пропагандирующий социалистические ценности, явно не отказывал себе в комфорте. Он что-то сказал через плечо вышедшему вслед за ним консьержу, кивнул и зашагал по улице.

Сердце ёкнуло. Вся усталость после бессонной ночи мгновенно улетучилась, сменившись ледяной концентрацией. Куда это он собрался? Еще и не на машине. Уж не на встречу ли с тем, кому