Эпифания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

В то время как он рассказывает обо всем этом, огонь пожирает чей-либо дом, а Лиметта (если та оказалась неподалеку и Ломелозии удалось отыскать ее сразу) в эту минуту ищет ее, переходя от поста к посту, от поста к посту, от поста к посту… Ищет, расспрашивает, не видели ли ее караульные, не знают ли, где находится следующий пост, не проводят ли ее туда – ведь в городе пожары, а Бизон понял, сразу же понял, что с пожарами нужно покончить, но стеснялся об этом сказать, так как знал: его люди с этим не справятся, не под силу тем, кто провел целый день в нелегком бою, ночью гасить пожары, а назавтра сражаться снова. Бизон, рядом с которым она чувствовала себя столь сильной, столь крепкой, столь знающей, Бизон, щеголяющий пышной, курчавой черной бородой длиннее ее волос… Помнится, майтера Чубушник предостерегала ее насчет хождения без куколя: ведь это не только против устава, но и распаляет страсть во множестве мужчин, неравнодушных к виду женских волос, особенно длинных. Что ж, куколь она где-то потеряла и вынуждена ходить без него. По счастью, ее волосы коротки, острижены, едва не под корень в первый же день, однако… Спасаясь от гнева майтеры Чубушник, она поспешила вниз, в холодные, темные подземелья, полные неожиданных поворотов, и бежала, бежала, пока не нагнала Чистика, напомнившего, что ей еще нужно привести к нему богов.

– Я – полковник Оозик, кальд, – сообщил Шелку новый посетитель, человек столь рослый, плечистый, что Шелк далеко не сразу заметил Устрицу, целиком заслоненного этакой громадой в зеленом мундире.

– Офицер, руководящий этой бригадой? – уточнил Шелк, протягивая ему руку. – Вернее, командующий… так ведь у вас говорится? А я – патера Шелк.

Оозик опустился в кресло, принесенное Устрицей для себя.

– Вижу, ты потрудился ознакомиться с нашей структурой?

– Правду сказать, нет. Что это у тебя? Не моя ли одежда?

– Так и есть, кальд, – ответил Оозик, приподняв на ладони неопрятный черный узел. – Но о ней разговор впереди. Откуда тебе известно о занимаемом мной положении, если ты не знаком с нашей иерархией?

– Я видел плакат, – пояснил Шелк и ненадолго умолк, припоминая подробности. – Мы с дамой по имени Синель ехали к озеру, а плакат объявлял о создании резервной бригады городской стражи. Подписан он был твоим именем и призывал всех желающих записаться в нее обращаться в штаб-квартиру Третьей бригады. Патера Устрица, столь любезно навестивший меня несколько минут назад, случайно упомянул в разговоре, что эта бригада и есть Третья. После его ухода мне вспомнился твой плакат…

– Придя к капитану, я застал полковника в его кабинете, патера, – торопливо заговорил Устрица. – Сказал было, что подожду, но он велел мне войти, спросил, по какому я делу, и я ему все объяснил.

– Благодарю, патера, – сказал ему Шелк. – Будь добр, возвращайся к себе в мантейон и не медли. Здесь ты сегодня сделал все, что только мог. Уже поздно. Очень поздно, – добавил он, постаравшись вложить в собственные слова как можно больше значений.

– Но я думал, патера…

– Ступай, – буркнул Оозик, теребя вислый ус. – Нам с твоим кальдом необходимо обсудить ряд деликатных вопросов. Он это понимает, и тебе следовало бы понять.

– Я думал…

– Ступай!

Голос Оозик повысил совсем ненамного, однако это слово прозвучало, словно щелчок бича.

Устрица поспешил в коридор.

– Караульный! Закрой дверь!

Глядя, как Оозик накручивает ус на указательный палец, Шелк невольно отметил, что кончики усов полковника изрядно тронуты сединой.

– Не уделив времени ознакомлению с нашей организационной структурой, – продолжал полковник, – ты, кальд, безусловно, не знаешь, что бригадой положено командовать генералу, называемому бригадиром.

– Действительно, – признался Шелк, – подобными вопросами я не задавался никогда в жизни.

– В таком случае объяснения тебе не нужны. Я, дабы каждый из нас понимал, с кем беседует, собирался начать разговор с того, что, являясь простым полковником, старшим офицером… – Для наглядности Оозик, отпустив ус, коснулся серебряного эгрета на воротнике кителя. – С того, что, пребывая в полковничьем чине, командую бригадой в точности как ею командовал бы бригадир. Итак, ты хочешь, чтоб тебе вернули одежду?

– Да. Я, с твоего позволения, хотел бы одеться.

Оозик кивнул, хотя что означал его кивок – позволение, или всего-навсего понимание – так и осталось загадкой.

– Ты ведь на грани смерти, кальд. Ранен иглой, навылет пробившей легкое.

– Тем не менее, встав и одевшись, я почувствую себя много лучше, – заявил Шелк (да, то была ложь, но ему очень, очень хотелось, чтоб она стала правдой). – К примеру, я бы с радостью сел вместо того, чтоб лежать в постели… да только раздет донага.

– Ботинки тебе тоже угодно получить назад? – хмыкнул Оозик.

– И ботинки, и чулки. А также исподнее, брюки, рубашку и ризы. Прошу, полковник. Будь добр…

Кончики усов Оозика дрогнули, приподнялись кверху.

– Одевшись, ты, кальд, без труда сможешь бежать, не так ли?

– Полковник, ты же сам говоришь: я при смерти. Наверное, сбежать человек, вплотную приблизившийся к порогу смерти, может, но вовсе не без труда.

– У нас, в Третьей, с тобой, кальд, обошлись грубо. Побои. Истязания…

Шелк отрицательно покачал головой.

– Не спорю, вы меня подстрелили. По крайней мере, стрелял в меня, очевидно, один из твоих офицеров. Однако затем мною занялся доктор, мне отвели уютную комнату, и… нет, меня никто не бил.

Оозик, сощурившись, склонился к нему.

– С твоего позволения… У тебя лицо в синяках. Поэтому мне и подумалось, что у нас тебя били.

Шелк покачал головой, гоня прочь непрошеные воспоминания о многочасовом допросе, о советнике Потто и о сержанте Песке.

– Очевидно, объяснять, откуда взялись эти синяки, ты не желаешь. Тебе пришлось драться, кальд, а для авгура драка – дело постыдное. Впрочем, возможно, ты просто боксировал? Полагаю, бокс авгурам разрешен?

– Я всего-навсего по собственной глупости и беспечности упал с лестницы, – объяснил Шелк.

К немалому его удивлению, Оозик громогласно захохотал, хлопая себя по колену.

– Точно так же говорят наши штурмовики, кальд, – кое-как проговорил он сквозь смех, утирая слезящиеся глаза. – Если кому зададут лупку, такие почти всегда говорят: свалился-де с лестницы в казармах… не желают, понимаешь ли, признаваться, что товарищей обкрадывали либо обжуливали.

– Но в моем случае это чистая правда, – поразмыслив секунду, возразил Шелк. – Да, два дня тому назад я пытался совершить кражу, хотя обжуливать кого-либо даже не думал, однако синяки на лице – действительно следствие падения с лестницы.

– Рад, рад, что дело не в избиении. Случается, наши люди дают рукам волю без приказаний. Насколько мне известно, порой даже вопреки приказу. Но, будь уверен, наказываю я за такое строго. В твоем же, кальд, случае… – Оозик пожал плечами. – Тот офицер был отправлен мною в разведку, поскольку стекло не обеспечивало нужных сведений о ходе сражения за Аламбреру во