Метод Макаренко - Феликс Кресс

пацану, знать, что хотел сказать состарившийся алкаш? Или мужик, который страдал от психического расстройства? Я этого не могу знать, потому что не умею читать мысли. Да и не факт, что они закладывали какую-то гениальную идею в свои произведения. Вполне допускаю, что авторы просто хотели рассказать историю, поделиться болью или радостью.

Поэтому я и сейчас не могу с уверенностью ответить на этот вопрос, считаю его некорректным. А вот что я могу, так это поделиться своим впечатлением от прочитанной книги. Тем, что я увидел, прочитав то или иное произведение. Или не увидел. У каждого, — я медленно обвёл рукой класс по кругу, — видение будет своим.

— Но на экзаменах мы должны писать так, как принято, — вспылила Васильева.

— Да? — переспросил я. — То есть, сейчас принято пересказывать пересказ других людей? Выдавать чужие мысли за свои? Грубо говоря, достаточно выучить пару строчек и больше ничего не делать? Зачем думать, если уже всё написано. Так, Васильева?

— Я не это имела в виду.

— Ладно, — я хлопнул в ладоши. — Пойдём другим путём. О чём произведение?

— Основная тема произведения… — снова начала цитировать учебник Васильева.

— Тс-с, — я покачал указательным пальцем. — Сама.

Девушка растерянно хлопнула ресницами и, в конце концов, пожала плечами. Мол, не знаю.

Я на секунду задумался. Вот вроде понятное задание — выскажи своё мнение. Куда уж проще? А оказывается, что это сложно. В головах этих детей слишком много «надо», «правильно», «так положено», «не положено», «принято», «не принято». Им так часто говорили, как нужно думать, что в конечном итоге они забыли, как это делается. Или вообще никогда не знали.

За них всё решали и делали родители. Почитал я их чаты. Даже грёбаную поделку из шишек и листьев за них делают родители. Или рисунок нарисуют за детей родители. Вон, пройдись по школе и посмотри эти выставки местные. Подпись: «Иванов, первый класс», а рисунок такой, будто этот самый Иванов — реинкарнация Репина. Видно же, что рисовал взрослый человек, а не детская рука.

У детей отобрали право ошибаться и делать не идеально. Процесс обучения превратился в соревнование: «у кого мамка круче рисует или математику решает». И я совершенно не понимаю, как при таких вводных, ребёнок хоть чему-то научится. В погоне за оценками у детей отбирают право учиться самим.

Я вздохнул и отпустил бедолагу Васильеву на место, которая уже стала красной как рак. Не привыкла девочка-отличница чего-то не знать. Посмотрев на класс, на задумчивые и растерянные лица учеников, я решил озвучить новые правила на моих уроках. И плевать мне, если кто-то скажет, что так не принято. Познакомлю их с дядей Стёпой.

— Слушаем и запоминаем. С сегодняшнего дня вы вообще можете не заглядывать в учебники. Всё, что нужно знать об авторе и книге, вы узнаете на уроке и на внеклассных мероприятиях, которые я буду устраивать для вас. Хотите — записывайте информацию. Если вам проще запоминать, когда слушаете — слушайте. Всё, что вам нужно будет делать дома — это читать книгу и получать удовольствие от процесса. Не пытайтесь понять, что вам хочет сказать автор. Слушайте себя, — я приложил руку к груди.

— Егор Викторович, — поднял руку Лебедев. — А что за мероприятия? Нам нужно будет выступать где-то или что-то дополнительно учить? Это типа открытые уроки или чё?

Я усмехнулся.

— Перевожу на ваш язык, Лебедев. Это что-то типа тусовок с пиццей и пивком.

По классу полетело одобрительное «о-о-о», а члены комиссии напряглись и уже готовы были возмутиться, но я опередил их:

— Шучу, уважаемые.

Они выдохнули и расслабились. Я же со смешком добавил:

— Без пиццы.

— Правильно, Егор Викторович, — выкрикнул с задней парты Козлов. — Под пивко лучше рыбку.

Класс снова заржал. Дети явно расслабились и стали чувствовать себя раскованнее, более свободно. А я, кажется, понял, в каком ключе с ними работать. Каждый находит к детям свой подход, кто-то не находит и вовсе, а кто-то и не пытается. Для таких школа — это отсидка от звонка до звонка. Я к своим, кажется, нащупал тропку.

— А теперь, — я поднял руки, призывая класс к тишине, — вернёмся к Грибоедову. Но попробуем кое-что новенькое. Этот метод подойдёт даже для тех, кто не читал книгу. Готов забиться, что по итогу урока вы придёте домой и сами захотите прочитать книгу. Тарасов, — я ткнул в него пальцем. — Ты Чацкий. Ты три года разъезжал по разным городам и странам. В общем, кайфовал на все деньги. И внезапно ты решаешь, что нужно вернуться. Ты по-настоящему этого хочешь. Сам, никто тебя не звал, не заставлял. Представил?

Тарасов посмотрел на меня исподлобья, а потом коротко кивнул.

— Вопрос. Зачем ты вернулся, Чацкий?

Парень снова молча уставился на ручку. Я подождал несколько минут и, видя, что он не собирается отвечать на вопрос, посмотрел на остальной класс.

— Может, у кого-то есть идеи, что могло заставить мужчину мчаться из другой страны на Родину?

С разных сторон посыпались предположения:

— Долг!

— Жажда власти!

— Он хотел революцию!

— Чацкий не согласен был со стариками и хотел доказать это!

Я принимал все ответы. Пусть с большей частью из них и не был согласен. Сам же сказал, что не существует «правильно» и «неправильно». Меня радовало пока то, что они в принципе начали думать. Скучающих лиц в классе больше не было. А вот «куда смотреть» мы научимся с ними позже. Пока будем учиться думать.

— Женщина, — негромко проговорил Тарасов.

— Что, женщина? — переспросил я у него.

— Женщина заставила меня вернуться. Точнее, чувства к ней.

— Тарасов, да ты романтик, — поддела его Самойлова. Вадим нахохлился и чуть снова не ушёл в себя.

— Тихо, Самойлова, твоя очередь будет позже. Думай пока, что бы ты делала, если бы была Софьей. Займи свою прелестную головку чем-то ещё, помимо пережёвывания жвачки. Продолжай, Тарасов.

Парень поёрзал на стуле, сел ровнее и продолжил:

— Ну, я просто подумал… Если бы я любил кого-то, но у нас не срослось, я бы захотел свалить подальше, чтобы переключиться и забыть всё.

— Та-ак, — протянул я, подбадривая его. Обратил внимание, что на этих рассуждениях подростки понимающе закивали.

— Жиза-а, — вздохнул пухляш с соседнего ряда и стукнул своим кулаком по сжатому кулаку соседа.

— Так вот, — продолжил Тарасов, сверля ручку в своих руках. — Если бы я узнал, что к моей любимой женщине клеится какой-то другой хмырь, я бы захотел ему помешать.

Я подошёл к Вадиму.

— Давай пятюню, — проговорил я. Парень несколько секунд смотрел на мою ладонь, а потом всё же хлопнул по ней своей. —