Альтерверс - Анатолий Мухин

Матвей достал пистолет и приставил к виску специалиста по десятой, затем посмотрел в открытый переход и крикнул:

— Если кто-то шевельнётся — пристрелю!

— Не надо, — испуганно сказал Валерий Александрович. — Прошу! Не надо. Я всё скажу. Всё. Только не стреляйте.

— Выйти сюда, — скомандовал Матвей. — Там, по ту сторону, выйти сюда!

Переход стал закрываться. Матвей не решился отпускать Эдермессера — улова ему хватало, чтобы выйти на Емельянова. Как только в этом деле оказался замешан Валерий Александрович? Этот вопрос гонгом прозвучал в голове Матвея.

Елизавета достала наручники и заковала Ульрика Ожешко, затем Эдермессера.

— Нам с вами, господа, предстоит серьёзный разговор, — сказала она и повела их, держа на мушке, к автомобилю.

***

Валерия Александровича Эдермессера, признанного специалиста по десятой классификации, и Ульрика Ожешко, адвоката при дворе Его Императорского Величества, доставили конвоем в штаб. Их посадили в разные комнаты допроса, несколько часов не давали пить. Почувствовав, что подозреваемые вымотаны, Матвей с Елизаветой вошли к последнему. Капли пота на лбу Ульрика Ожешко отражали белый свет люминесцентной лампы, адвокат ёрзал на стуле, желая сделать глоток холодной воды, и постоянно задавал себе вопрос: почему он не заметил слежку?

Ожешко не давал повода усомниться в своей верности царю, по крайней мере, ему так казалось, но где-то он оступился — и теперь ему предстоит заплатить большую цену. Может, если он расскажет правду, его помилуют. Хотя бы сошлют на каторгу — всё лучше, чем расстрел. Промелькнула мысль о супруге и детях. Такого позора они не выдержат, общество будет слишком жестоко к ним, единственным спасением станет эмиграция. Бабушка его жены переехала в Париж ещё в середине пятидесятых, может, старая карга примет их у себя. Хотя бы на первое время. Его жизнь окончена. Он опустил голову и тихо заплакал.

— Пан Ожешко, — обратилась девушка, — полно вам. Вы же высокопоставленный чиновник, а раскисаете, как барышня, лишённая мужской ласки.

— Это нервы, — хлюпая носом, ответил Ожешко. — Что вы от меня хотите?

— Признания, господин Ожешко. Полного признания. Тогда, возможно, вашу семью не будет ждать позор. Только представьте себе... — Елизавета задумчиво посмотрела вверх: — отец семейства Ожешко, адвокат Его Величества, стоял за попыткой переворота и срыва важнейшей сделки Российской империи за последние пять лет. Вас приставят к стенке, Ульрик. Вашей супруге навсегда будут закрыты двери в дома интеллигенции, без которых она не может жить. Ваших детей лишат возможности обучаться в университетах — причём не только здесь. Большой удачей будет, если ваша дочурка сможет устроиться в бордель где-нибудь в Смоленской губернии — на радость солдатам.

Ожешко обмяк на стуле. Выхода не оставалось, слишком красочно он представил такое будущее для семьи.

— Или, — произнесла Елизавета тихим, интригующим голосом, — вы умрёте как герой. Вы — тот, кто сообщил нам о готовящемся теракте, срыве, перевороте, что на уме у Емельянова. Вы оступились, но как истинный подданный царя и человек чести, вы не сможете пережить такой позор и пустите пулю себе в рот. Ваша смерть будет расценена как раскаяние, ваша жена будет плакать о вас, пока не найдёт себе жеребца помоложе, а дети будут вспоминать с гордостью ваши советы.

Она наклонилась к Ожешко и шепнула ему на ухо:

— Выбор за вами, пан.

Матвей не отрывал взгляда от адвоката. Тот вот-вот мог потерять сознание, но вместо этого, вытирая с уголков рта слюну и слёзы с щёк, посмотрел на оперативников.

— Я расскажу вам всё, что знаю, — произнёс он. — Вам понадобится бумага и ручка. Записать предстоит многое. Принесите воды. И сигарет.

Елизавета достала бумагу для чистосердечного, сняла колпачок с ручки и приготовилась записывать. Матвей принёс Ожешко стакан ледяной воды, через пару минут вошёл служащий с пачкой «Золотого якоря».

— Господин Эдермессер вышел на меня четыре года назад. Он представился своим именем, рассказал о том, что его мир уже давно планирует установить свои порядки на нашей земле. Рассказал, как в его вселенной в семнадцатом году произошла революция. Царя свергли, расстреляли вместе с семьёй. Власть захватила группа лиц, представляющих большинство. Так называемый рабоче-крестьянский класс. Работяги, получающие копейки за тяжёлую, неблагодарную работу. Вы же понимаете, что их большинство и сейчас?

Он сделал глоток, достал сигарету из пачки, но не закурил.

— Люди, которых ни царь, ни парламент не замечают в упор. Как можно знать, что творится в твоей стране, курсируя только между Санкт-Петербургом и Ялтой? — на лице Ожешко появилась саркастичная улыбка, он прикурил. — Сначала слова Эдермессера показались мне дикостью. Я начал проверять данные счётного отдела по продолжительности жизни, рождаемости, качеству жизни в регионах, — он посмотрел на Елизавету красными от слёз глазами. — Вы знали, что в год на территории Российской империи умирает больше одиннадцати тысяч младенцев? Просто потому, что их нечем кормить. Налоги растут как на дрожжах. Ставки у крестьян и мануфактурных рабочих не поднимали уже сколько лет? Пятнадцать? Господин Эдермессер рассказал, как могут жить обычные люди. Пособия нуждающимся. Бесплатная медицина и образование. Пенсии. Я представить не мог, что такое возможно — правительство выплачивает старикам денежные суммы, вне зависимости от статуса. Неслыханно! Поистине какой-то идеальный мир. Я долго думал. Не спал несколько ночей. И когда Эдермессер появился снова, я согласился. А хотите знать почему?

Напарники внимательно слушали.

— Да потому, что царь поддержал решение парламента по сбору налогов за рождение третьего ребёнка и дальше. Вместо того чтобы поддержать тех, кто приносит в этот мир новых подданных императорской семьи, и наградить их премиями, царь нашёл новый способ пополнить казну, — он тяжело вздохнул, сделал глоток воды и продолжил: — Нужен был символ. Тот, кто представит интересы рабоче-крестьянского класса, не боится говорить правду, чьё имя будет ассоциироваться с новым будущим. Тогда и родился образ Петра Емельянова. Революционера. Бескомпромиссного борца за правое дело.

— Что вы хотите сказать, пан Ожешко?

— Что никакого Емельянова никогда не существовало! Это страшилка для царя и его жирного окружения. И вы повелись! — он с усмешкой выпустил дым в сторону Елизаветы. — Все вы повелись! Эдермессеру надо отдать должное, он тщательно продумал детали. Наверняка использовал чей-то образ, но дьявол меня дери, как грамотно! Дальше