Придворный Медик - Алексей Аржанов

уволить я вас не могу, и вы это знаете. Во-первых, Шолоховы и другие ваши друзья поднимут свои связи. Уверен, так и будет. Во-вторых, ваше увольнение привлечёт внимание. Орден начнёт копать и обязательно докажет, что это вы чуть не прикончили Григорьева. А это уже будет не только ваш позор. Но ещё и мой.

— Тогда… — растерялся Дубков. — Тогда что вы хотите сделать?

— Я временно расформирую прикреплённых к вам людей. Ими будут заниматься другие лекари. Вам оставлю лишь пятьдесят человек. Поработаете какое-то время на четверть ставки, — заявил главный врач. — И, разумеется, зарплата у вас будет соответствующая должности. Пациентов верну только после того, как пойму, что вы осознали свои ошибки.

Ох, какой же это позор. Пожалуй, даже хуже увольнения. С таким количеством пациентов Дубков будет получать примерно столько же, сколько получаю я на должности помощника. А все его драгоценные пациенты из знатных семей разойдутся по другим лекарям.

— Вы не можете так поступить, Андрей Фёдорович! — принялся упираться Дубков. — Я ведь не по собственной инициативе действовал.

— Так, интересно! — усмехнулся Преображенский. — И что же вы хотите мне сейчас сказать? Расскажете, кто из дворян заплатил вам за эту аферу? Может, давайте сразу выйдем на арену и объявим это при императоре? Заодно скажем, что деньги вы тоже не по своей инициативе брали. Вам же их в карман насильно затолкали, верно? Прекратите строить из себя жертву!

На этом разговор прервался, поскольку в палатку вбежали фельдшеры скорой лекарской помощи.

— Андрей Фёдорович, я поеду с ними, — предупредил Миротворцев. — Займусь пациентом сам.

— Хорошо, — кивнул Преображенский. — А я пока попробую объяснить ситуацию судье, — главный лекарь снова взглянул на нас с Дубковым, а затем произнёс: — Я всё сказал, господа. Можете расходиться. А вы, Павел Андреевич, загляните в мой кабинет. Желательно с утра, в понедельник. Мне с вами тоже нужно переговорить тет-а-тет.

Интонация у Преображенского специфическая. Трудно сказать, когда он собирается похвалить, а когда отчитывает. Сходу и не определишь, какого характера меня ждёт разговор в этот понедельник. Правда, не думаю, что у него есть, что мне предъявить.

Если только никто из нажитых мной врагов не доложил ему какую-нибудь гадкую ложь обо мне. Но что ж поделать? Будем защищаться, раз так!

Как показывает практика, ничем хорошим нападки на меня не заканчиваются. Яркий тому пример — Дубков. Стоит, смотрит в пол, как провинившийся ребёнок.

И ведь на этом его проблемы не закончатся. Уверен, семья, которая заплатила ему за помощь Григорьеву, теперь будет в ярости.

* * *

— Судьи приняли решение! — объявил Щербаков. — Победителем турнира становится Роман Викторович Севастьянов. Прошу, подойдите сюда…

Севастьянова вызвали к судьям для вручения медали. После этого, скорее всего, ему позволят поговорить с императором. Если государь согласится с решением судей, то Романа возьмут в гвардейцы.

— Чёрт бы его подрал… — шипел Виктор Шолохов, судорожно пытаясь набрать номер Эдуарда Дубкова.

Дворянин отошёл подальше от скоплений других зрителей, чтобы никто не услышал его разговор с лекарем.

— Да, Виктор Петрович? — промямлил Дубков.

— Что «да»⁈ — прикрикнул на него Шолохов. — Вы что устроили? Мне только что доложили, что Григорьев в реанимации!

— Клянусь вам, я сделал всё что мог! — воскликнул Дубков.

— Вижу, вы сделали даже больше, чем нужно, — вздохнул Шолохов. — Значит так, у нас был уговор. Вы не справились. Сегодня же переведите на мой счёт деньги, которые я вам заплатил. В двойном количестве. Я должен хоть как-то компенсировать ставку. Григорьев бы победил, если бы вы его не угробили!

— Но, Виктор Павлович, у меня нет столько денег! Я… Я уже купил себе машину, — затараторил Дубков. — И меня только что… понизили.

— Ну так продайте. В чём проблема? — хмыкнул Шолохов. — Да, и ещё кое-что. Деньги — это не главная наша с вами забота. Что мы будем делать, если Григорьев проснётся и расскажет, что за этим маленьким представлением стояли мы с вами?

— Его слова ничего не значат. Преображенский, Миротворцев и Булгаков всё знают. Но главный лекарь приказал не докладывать об этом никому. И им известно только моё имя. Не ваше, — объяснил Дубков.

— Так ещё и Булгаков всё знает⁈ — воскликнул Виктор Петрович. — Проклятье… Да он же ради того, чтобы выслужиться, первым вас сдаст!

— Я придумаю что-нибудь. Обещаю. Никто из лекарей никому ничего не расскажет!

— Вы ничего не поняли, Эдуард Дмитриевич, — вздохнул Шолохов. — Вопрос в том, что будет, если Григорьев доложит о произошедшем не лекарям, а службе безопасности!

— Ещё неизвестно, когда он проснётся, Виктор Петрович. Состояние у него тяжёлое…

— В таком случае, — перебил Дубкова Шолохов. — Нужно убедиться, что он вообще не проснётся.

— Вы предлагаете мне убить его? — удивился Дубков.

— Вы уже и так его чуть не убили. Только не нужно делать это своими руками. Думаю, вы и так догадываетесь, кого из лекарей нужно подставить, чтобы мы точно были в безопасности.

Булгаков. Опять чёртов Булгаков.

* * *

После окончания турнира я забежал домой, чтобы переодеться, и к девяти часам прошёл ко дворцу. Там меня должен был встретить Ярослав Андреевич Громов. Либо же кто-то из его людей.

Все дворяне удалились на закрытый турнир, в котором Громовы по какой-то причине не стали принимать участия. Около входа во дворец было пусто. Ни одной живой души, если не считать стражников. Лишь через пару минут появился силуэт молодого человека.

— Павел Андреевич! — крикнул он. — Неужели это вы? Вот уж не думал, что нам суждено снова встретиться на ужине, организованным моим отцом.

Я вгляделся в его лицо.

Так это сын Громова? Откуда он меня знает?

Чёрт… Почему у меня такое чувство, что я тоже его знаю?

Глава 18

Стройный молодой человек примерно того же возраста, что и я. Острые черты лица, голубые, практически синие глаза. Сын Ярослава Андреевича Громова определенно мне знаком. Такое впечатление, что мы с ним знаем друг друга уже очень давно, но я не могу вспомнить — откуда.

Вся моя жизнь в этом мире делится всего на три этапа. Пробуждение в теле Павла Булгакова и побег от убийц, затем выживание в трущобах и начало работы в