Наследник 4 - Дмитрий Шимохин

— Вы пришли на эту землю как воры и разбойники, следуя за лжецом, — начал я, и мой голос разнесся над притихшей поляной. — Вы пролили кровь, жгли дома, обездолили семьи. За это по закону Божьему и человеческому вам всем полагается одно — смерть.

По рядам пленных прошел испуганный ропот.

— Но я вижу, что многие из вас были обмануты, — продолжил я. — И я даю вам выбор.

Я указал саблей на связанных атаманов.

— Вот они! Те, кто подбил вас на разбой! Те, кто наживался на вашей крови! Те, кто бросил вас подыхать, как только запахло жареным! Их вина несомненна. Искупление может быть только одно.

Я обвел взглядом ряды казаков.

— Вы должны искупить вину. Не мольбой, а делом. Кровью! Вы сами свершите правосудие над этими душегубами. А после те из вас, кто готов присягнуть мне на верную службу и пролить свою кровь за землю православную, получат жизнь и искупление! Остальные… разделят их судьбу. Выбирайте!

Казаки замерли. Это было жестокое, но единственно верное решение. Я повязывал их кровью, делая соучастниками казни и отрезая пути к отступлению. После короткого, звериного замешательства из толпы раздался хриплый крик:

— Любо!

И тут же его подхватили сотни голосов. Казаки, еще мгновение назад бывшие пленниками, с яростью накинулись на своих бывших предводителей. Несколько коротких, страшных мгновений — и все было кончено.

Я дождался, пока стихнут последние крики, и снова поднял руку.

— Те, кто выбрал жизнь и службу, — целуйте крест!

И они, толкаясь и падая, бросились вперед, к отцу Викентию, которого я заранее велел привести из города. Они целовали крест, землю, мои стремена, кричали о верности и просили прощения.

В Нижний Новгород мы входили под колокольный звон всех церквей. Это был триумф. Впереди, в пышных одеждах, ехал я. За мной — мои воеводы и войска. А в центре колонны, в телеге, закованный в цепи, трясся бывший «царевич Петр» — главное доказательство моей победы.

Народ высыпал на улицы, забрасывая нас цветами и шапками, крича здравницы. На той самой паперти у церкви Иоанна Предтечи меня встречали Кузьма Минин и воевода Акинфиев.

Я спешился и поднялся по ступеням. Глядя на ликующую толпу и на свое огромное войско, заполнившее всю площадь, я чувствовал не только радость победы, но и еще больше ответственности.

Один пожар потушен, — думал я, принимая поклоны. — Теперь у меня есть войско, есть слава победителя и есть живой самозванец в цепях. Пора возвращаться в Москву. А там — и царя выбирать.

Глава 25

Глава 25

Но толпе было мало моих слов о победе. Им нужно было зрелище. Им нужно было растоптать свой страх.

— Елисей! — крикнул я, и мой голос легко перекрыл шум толпы. — Тащи его!

Елисей, оскалившись, кивнул. Он, подхватив двух стрельцов, нырнул к телеге, где под рогожей трясся пленник. Толпа замерла, когда к позорному столбу, что издревле стоял на Торгу для воров и мошенников, поволокли человека. Это был он. «Царевич Петр».

С него сорвали богатый, но уже изорванный и грязный кафтан, оставив в одной холщовой рубахе. Он упирался, что-то мычал, но крепкие руки моих воинов быстро прикрутили его веревками к столбу. Двое стрельцов с бердышами встали по бокам, чтобы толпа его не растерзала.

Мгновение на площади стояла мертвая тишина. Тысячи глаз смотрели на того, кто еще вчера был их смертным ужасом, кто жег их села и грозил городу.

А потом какая-то старуха в черном платке, вся сморщенная от горя, сделала шаг вперед и с ненавистью швырнула в него ком мерзлой грязи.

— Ирод! — взвизгнула она. — За сыночка моего!

И площадь взорвалась. Словно прорвало плотину. Это был не крик — это был рев!

— Смерть вору! — На кол его! — Душегубец!

В «Петра» полетело все, что попадалось под руку: гнилье с торговых лотков, комья навоза, камни с мостовой. Он дергался у столба, пытаясь увернуться, закрывая лицо руками, но град ударов был беспощаден. Это было публичное, ритуальное уничтожение символа их страха.

Я смотрел на это. Не на жалкого самозванца, а на толпу. Я давал им выплеснуть ярость, давал им почувствовать, что кошмар кончился, что власть и справедливость вернулись на эту землю. И эта власть — я.

Рядом со мной стоял Кузьма Минин. Он не участвовал в общем «веселье», но и не отводил взгляда. Его суровое лицо было непроницаемо. Он смотрел то на толпу, то на меня.

Воевода Акинфиев, бледный, вытер пот со лба.

— Княже… — начал он, — может, хватит? Растерзают ведь…

Я медленно повернул к нему голову.

— Они заслужили это, воевода. Они отстояли город. Пусть растопчут свой страх, — усмехнулся я.

Минин, услышав это, медленно кивнул.

— Порядок будет, — тихо, будто про себя, произнес Минин.

— Будет, Кузьма, — так же тихо ответил я, глядя, как толпа, устав от ярости, начинает понемногу успокаиваться. — Теперь будет.

Спустя полчаса самозванец превратился в бесформенную, стонущую груду грязи, я кивнул Воротынскому.

— Хватит. Уберите его. Живым. Он мне еще нужен. — А теперь, воеводы, — пировать. Мы заслужили.

Вечером палаты воеводы Акинфиева гудели, как растревоженный улей. После крови и напряжения утреннего боя, людям требовалась разрядка. И они ее получили.

Тяжелые дубовые столы ломились от простой, но сытной еды — жареного мяса, пирогов, рыбы и целых гор хлеба. Хмельной мед и пиво лились рекой. В палатах было жарко, пахло потом, дымом, пролитым медом и той особой, ни с чем не сравнимой эйфорией победы.

Я сидел во главе стола. По правую руку — хмурый, но довольный Воротынский и молодой, воодушевленный Скопин-Шуйский. По левую — дядя Олег. Рядом с ними, почетными гостями, расположились главные люди города, воевода Акинфиев, который не переставал суетиться, следя, чтобы мой кубок не пустел.

Я пил вместе со всеми, смеялся их шуткам, отвечал на тосты. Я должен был быть с ними — не только как воевода, но и как свой, как князь-победитель, разделивший с ними и опасность, и триумф.

— А видали, а⁈ — взревел дядя Олег, ударив по столу так, что подпрыгнули чаши. Он был в своей стихии. — Мы ж, почитай, и сабли-то достать не успели, как они в первом острожке сами себя