Итальянец на службе у русского царя - Сергей Николаевич Спящий

самостоятельно. Кто-то попал под выстрел устроивших засаду османских пушкарей. Против разогнанного ядра броня не спасала. Но там, где османе стреляли картечью, ещё оставались неплохие шансы.

Наблюдавший сверху царь перевёл дух — его последний козырь сработал. Сверхтяжёлая пехота, применённая в развалинах Тульской крепости, стала той последней каплей, что переполнила чашу возможного. Остатки османской армии коих, численно, было до сих пор больше, чем русских, побежали. Какими бы элитными войсками не были янычары, но в отличии от одурманенного «ветрами покорности» боевого мяса у них всё-таки имелся свой предел прочности, пусть и очень-очень высокий. Фактические неуязвимые стальные големы выпущенные русскими превысили этот предел. Собранная султаном Мехмедом армия перестала существовать как одно целое превратившись в кучу испуганных людей, думающих только о том, как спасти свои жизни.

Но ещё раньше, чем дрогнули и побежали янычары, в бегство пустился сам Мурад-паша со своими телохранителями. Заметивший это с борта дирижабля цесаревич просигналил вниз «Хас бежит. Пытаюсь поймать его». Возражения и даже прямой запрет, переданный царскими сигнальщиками с земли Иван Молодой, предпочёл «не заметить».

Встрепенувшись, медлительный дирижабль повёл носом и устремился в погоню за пытавшемся сбежать османским военачальником.

* * *

Находившийся на борту дирижабля Леонардо попытался остановить царевича: — Какая погоня? Там одних телохранителей больше, чем нас всех вместе взятых в четыре раза. Как ты собираешься с ними сражаться?

Опьянённый общей победой и раскрасневшийся от бьющего в лицо ветра, Иван Молодой только отмахивался от голоса разума, которым в данный момент выступал итальянский мастер.

— Мишка, но хоть ты скажи ему!

— Только попробуй мне что-нибудь сказать! — весело пригрозил цесаревич.

Товарищу оставалось лишь развести руками.

— У нас больше нет огненных стрел. И бомбы тоже закончились, — попытался надавить Леонардо.

— Мы просто проследим чтобы они не ушли и наведём отряд, снаряженный для поимки Мурад-паши, — пообещал Иван Молодой.

Возможно, царевич и хотел бы лично взять в плен сбежавшего Хаса, но благоразумие всё же возобладало.

Посланный из Тульской крепости конный отряд, ориентируясь на висевший в небе дирижабль вышел на них только утром следующего дня. Ночью, пользуясь темнотой, Мурад-паши попытался скрыться от повисшего над ним наблюдателя. Оставив двух телохранителей жечь костёр, он вместе с остальными укрылся в лесу. Царевич предполагал что-то подобное и продолжал висеть над лесом, не позволяя османам высунуться без того, чтобы их тут же заметили. Когда прибыл конный отряд из полутора сотен дружинников, им оставалось только обыскать определённый, не такой уж и большой, квадрат. Дирижабль продолжал висеть в небе внимательно отслеживая всё происходящее внизу и, при необходимости, корректируя поиски с помощью сигнальных флагов.

Спрятавшийся как крыса в нору Мурад-паши был найден, но в плен не попал. Понимая, что выхода для него нет, даже если он сможет сейчас сбежать, то Мехмед Второй не примет его обратно после разгромного поражения — Хас ещё на рассвете принял яд. Его тело вынесли сдавшиеся в плен телохранители.

Опережая дружинников вынужденных, вести взятых в плен телохранителей, дирижабль первым вернулся обратно в Тульскую крепость. С высоты она выглядела огромным чёрно-красным пятном. Там до сих пор убирали тела убитых, и эта печальная работа была ещё далеко не закончена. Часто приходилось раскапывать и разбирать обломки кирпича чтобы добраться до тел.

Выходить из крепости можно только большими отрядами так как округа была полна разбежавшихся осман. С ними требовалось что-то делать, но не прямо сейчас. Ещё оставался находившийся в руках басурман Венёв и некоторые другие города.

Округа разграблена и часть колодцев оставалась отравлена. Их требуется зарыть и вырыть новые. В брошенные деревни и сёла вернуть людей. В общем порушенный и разорённый край требовал вдумчивого и спокойного восстановления. Но было ли время на это? Кто может обещать, что уязвлённый неудачей султан не соберёт ещё одну армию? Что подосланные им диверсанты, доставившие столько проблем зимой, успокоятся и не проявят себя снова? Ситуация всё ещё оставалась крайне тяжёлой. И одними только сверхтяжёлыми пехотинцами в штампованной броне и с дробовиками её решить, увы, не получится. Слишком уж специфический вид войск эти бронированные танки в человеческом обличии и на двух ногах. Далеко не везде их можно применить. В манёвренном сражении в чистом поле или, например, против кусающих исподтишка летучих отрядов, они полностью бесполезны.

Вопреки по настоящему драконовским требованиям по соблюдению личной гигиены и обязательности полных омовений, обилие мёртвых тел, которые едва-едва успели убрать вызывало болезни. Кто-то, чувствуя недуг, сам пришёл к церковникам и его тут же изолировали. Но нашлись и те, что до последнего скрывали собственное недомогание заражая при этом остальных. Над Тулой нависла угроза возникновения эпидемии. К счастью, заранее подумавший об этом царь успел наладить процесс производства самодельного пенициллина, выращенного на хлебном мякише. Ранее не знавшие антибиотиков болезнетворные бактерии послушно мёрли и почти было умерший человек оживал на глазах, являя всему миру божью благодать, как проповедовали святые отцы по указанию митрополита.

Для всех заболевших пришлось создать отдельную медицинскую службу, состоящую преимущественно из женщин. Митрополит Филипп пробовал возмущаться, но царь ему прямо сказал: — У меня мужиков на все работы уже не хватает. Хочешь, выгоним твоих однорясников из церквей, пусть они за болезненными ухаживают и плесень на хлебе растят. Не хочешь? Тогда и не мешай бабам делать посильную для них работу.

— Как же так?! — пытался надавить митрополит. — Не по заповедям это.

— Заповеди, при желании, можно и переписать, — прозрачно намекнул Иван Третий. Услышав такое, Филипп сначала побледнел, потом покраснел, но прежде, чем он успел разразиться гневной обличительной триадой, царь поправился: — Ладно, ладно. Переписать, конечно, нельзя. Но объяснить в требуемом в моменте ключе очень даже легко. Ты это лучше меня знаешь. Богу ведь что? Ему главное, чтобы, по правде, было, по справедливости. А как оно там в частностях и мелочах его не волнует. Бог слишком велик, чтобы его волновало могут ли женщины заниматься мужскими делами, а мужчины женскими. Бог о спасении души человеческой думает, а не о том, кто там утку лежачему больному выносит, у токарного станка стоит или даже кто держит приклад огнебоя. Разве не так?

— Истинно так, — согласился Филипп, но тут же осёкся: — Неужто хочешь баб в солдаты набирать?

— Может быть и придётся, — пожал плечами царь. — Постараюсь обойтись бе этого, но сам видишь сколько людей погибло. Поэтому позволять и дальше половине населения оставаться почти полностью исключёнными из экономико-производственных отношений я не могу. Может быть не в солдаты, но в ремесленники, в медики, в купцы наконец