Седьмой - Сергей Лукьяненко

и взрослым персоналом, после чего отгребали по полной все. Мы получали награды, благодарности, выговоры, а порой сидели на гауптвахте и понижались в звании. Два десятка пилотов уже были причислены к лику праведников и блаженных католической и православной церковью, а ещё десяток признали в исламе шахидами. В нашу честь называли детей, теплоходы и даже какие-то рок-группы. На наших банковских счетах цифры давно стали семизначными, но нам некуда было тратить эти деньги. Виктор с третьего крыла как-то купил механические швейцарские часы-турбийон, стоившие чудовищных денег, и стал носить их в вылетах. Но оказалось, что в невесомости часы безбожно врут.

Мы знали друг друга как облупленных. Все шутки и все жалобы. Все достоинства и недостатки. Слабые места и редкие таланты. Каждый из нас, уж если честно, мог бы подначками довести до слёз или опозорить, припомнив старые истории, любого пилота.

Но мы были семьёй.

Никто, кроме обидевшегося за дело Джея, не допытывался у меня, что же всё-таки случилось на Юпитере. Хотя все, уверен, что-то подозревали. И когда я рассказал правду, никто и виду не показал, что узнал её.

Мы — семья.

Мир вращался вокруг нас — мир базы на Каллисто, а нам казалось, что мы в центре всей Вселенной. Мы спорили, что станем делать, когда вернёмся на Землю, но никто не признавался, что боится этого возвращения.

Мы говорили по видеосвязи с матерями и отцами, братьями и сестрами.

И все, наверное, догадывались, что на самом деле никаких родных у нас нет — кроме нас самих.

Я готов оставаться здесь вечно, в крошечной кабине «пчелы», в воздухе, пропахшим моим телом, с летящими за безвоздушной бездной пилотами. Я готов умирать раз за разом, если смогу снова их увидеть.

Но ведь и этого нам не дано!

Наши друзья гибли на тренировках — пока были ещё слишком малы, чтобы пользоваться квантовой запутанностью. Было несколько случайностей, когда она не сработала… лишь теперь я вдруг задумался, а действительно ли случайности были случайны? Налёт падших на базу унёс жизни ребят, которых я прекрасно знал. Бедняжка Хелен сошла с ума, можно сказать, что её тоже больше нет…

Значит, мы всё-таки умрём. Рано или поздно. Так или иначе. Исполняя свой долг. Все до единого.

И ведь неважно, если честно, помогаем ли мы благим ангелам сражаться с падшими ангелами, или суетимся в интересах хитрых притворщиков-пришельцев. Совершенно неважно! Сражаясь, погибая и воскресая, мы покупаем мир для Земли. Позволяем каким-то другим, настоящим мальчишкам и девчонкам расти, учиться, строить планы на будущее.

Какая разница, кто они, ангелы и демоны?

Мы служим людям!

Мы та дань, которую платит Земля.

— Я дурак, да, Боря? — спросил я.

«Почему?»

— Все давно это поняли, — сказал я. — Сашка точно понимает, чую. И Эрих. И Катька. И…

«Многие, наверняка», — ответил Боря. «Но не все, поверь. Дитячество — оно такое… вроде память и не стирает, но ум отшибает».

— Потому нас и откатывают до двенадцати лет? — спросил я. — Позволяли бы мозги, так семилетними бы в бой бросали.

«Ага», — подтвердил Боря. «Есть такая мысль… Слава! Ты бы связался с Анной…»

— Она обиделась, — вздохнул я. — И правильно.

«То, что ты влюбился в серафима, хе-хе», — Боря очень натурально изобразил смех, «это скорее смешно, чем обидно».

— Да уж… — сказал я.

Чего уж стесняться альтера, он знает все мои мысли.

Ужасно несправедливо, что я не знаю его.

«Девчонки такого не любят, да…» — Боря вздохнул. «Но Анна простит. А ты бы с ней поболтал всё же! На предмет твоего возвращения. И седьмой тушки».

Сердце у меня зачастило.

— Я не хочу её впутывать. И это всё только догадки.

«Поговори с ней, Слава» — с напором сказал Боря. «Ты же за меня в ответе! Сам помрёшь, так это твоё дело, а меня с собой утащишь…»

— Ладно, — сказал я, глядя в звёздчатую черноту над фонарём. — Подумаю. Тут аккуратно надо.

«Само собой», — поддержал Боря.

Я потянулся к соску, сделал глоток и поморщился. В воде угадывался горьковато-мятный привкус мелатонина. Искин разумно предположил, что мне надо поспать. Но я не хотел, лучше я подумаю…

Мир вдруг закружился, исчезая.

«Накрывает!» — с восторгом выкрикнул Боря.

И меня накрыло.

Я был в зиме!

Первая, самая главная мысль была именно такая — я в зиме!

Холодный воздух, чистое голубое небо, повсюду снег, вдалеке — какие-то домики с яркими красными крышами, в другой — лес, суровый и мрачный, деревья заснеженные, без листьев. Солнце клонилось к горизонту и словно тонуло в белесой дымке.

В руках у меня были палки с ремешками на конце, на ногах длинные цветные доски. Я стоял на продавленной в снегу колее.

«Дурачина, это лыжи и лыжные палки!» — сказал Боря, явно гордый своими знаниями. «Ты на лыжне!»

Я даже огрызаться не стал. Я смотрел вперёд, видел ещё одного себя и ни черта не понимал!

Передо мной, на таких же лыжах, в черно-синей куртке, теплых штанах и вязаной шапочке стоял… я сам?

Такой же, примерно, каким я должен сейчас быть! Лет двадцати! Молодой, но с небольшими усиками, да и лицо уже совсем не дитячье.

Что это, как это?

— И как прошло? — спросил другой я.

Я воткнул палки в снег. Снял толстые перчатки, достал пачку сигарет.

— Матери наябедничаю, — другой я вроде бы улыбнулся, но явно не одобрял мои действия.

— Курсанту не стоит жаловаться на старшего по званию, — ответил я, поджёг зажигалкой сигарету и закурил.

Я был настолько ошарашен, что даже не обратил внимание на мерзкий вкус.

— А я гражданскому лицу, — молодой я улыбнулся. — Папа, ну ответь?

Вот оно что! Не клон! Это мой сын!

Ну, не мой, конечно. Его…

— Ничего особенного, — сказал я. — Толстой иглой взяли кусочек мышечной ткани. Врачи сказали, что могли бы обойтись и выдранным волоском. Как я понимаю, в случае мёртвых пилотов иногда так и делали — могилы не сохранились, но нашли пряди волос…

— Мёртвых? — парень поморщился.

— Ну да. Величайшие асы всех времён и народов. Начиная от «красного барона» Манфреда Рихтгофена, Эриха Хартмана, Ханса Марселя…

— Немчура. Фашисты!

— Ну что поделать, — сухо сказал другой я, затянулся. — У них было полно хороших лётчиков. Там вместе и наши, и американцы, и