Золото и пепел. Хроники города номер Три - Соколова Мария

на улицу и у входной двери чуть не сталкиваюсь с пьяным мужиком, от которого тошнотворно разит перегаром и грязным телом. Сосед с первого этажа, Фрэнк, отец Тима. Мерзкий тип, каких ещё поискать. Одежда вся в пятнах, волосы слиплись от пота, а глаза мутные, с красными прожилками, будто он не спал неделю. Он шатается, пытаясь ухватиться за косяк, и ухмыляется, демонстрируя жёлтые кривые зубы.

— Эй, куда несёшься, Легенда? — хрипит он. — Опять к своей богатенькой крале? Выдрессировала она тебя, а? Рожа чистая, рубашечки новые, штанишки, ботиночки – вырядился, как павлин. Вот только всё равно из нашего дерьма не вылезешь! Думаешь, если нацепил дорогие тряпки, ты уже один из них? Да хрен тебе!

Я стискиваю зубы, чтобы не врезать ему. Уже собираюсь уйти, как вдруг вспоминаю, как пару месяцев назад, на пляже, отдал Тиму деньги на врача для его сестры. Мальчишка тогда чуть не плакал, обещал вернуть, хоть я и сказал, что не надо.

— Как твоя дочь, Фрэнк? — спрашиваю я, стараясь говорить спокойно, хоть и злость бурлит внутри, подобно раскалённой смоле. — Деньги, что я Тиму дал, помогли? Врач её смотрел?

Он ржёт, покачиваясь и цепляясь за стену:

— Нефиг было пацану деньги давать, Легенда. Я их забрал. Мой сын – мои деньги! Половину пропил, половину в фонд Единого государства кинул. Чтоб День основания достойно отметили, чтоб наш город в грязь лицом не ударил, понял? — Он икает, качнувшись вперёд, и его вонь бьёт в лицо, словно пощёчина. — А Мия… да хрен с ней, оклемается. Или нет. Мне пох. Всё равно через месяц отдам их с Тимом в детский дом. Видел объяву? Денег на новую хату нету, а мне похмеляться надо. Чувствую себя как говно без этого.

Кулаки сжимаются сами собой. Вот же урод… Хватаю его за ворот замызганной рубахи и прижимаю к двери с такой силой, что косяк скрипит.

— Ты конченый мудак, Фрэнк! Как ты мог так поступить со своей дочерью, скотина?! Ей нужна помощь врача, а ты…! Отдать своих детей в приют? Ты хоть понимаешь, что творишь, пьяная мразь? Ты их отец или просто паразит, который пожирает их жизни?

Сосед хрипит, но глаза горят одержимостью, как у маньяка. Вырываясь, он орёт, брызжа слюной, которая оседает на моей куртке:

— Да пошёл ты, Кайл! Единое государство – вот что важно! Они нас спасли, дали нам всё! Если бы не Анна Векслер – нас бы не было! А такие, как ты, только гавкаете, как собаки! Да я ради Единого хоть сдохну, а ты… ты просто шавка, что бегает за богатой сучкой! Думаешь, ты лучше меня? Да ты такой же, только в чистой рубашке, — он ржёт и тычет пальцем мне в грудь. — Ты никто, Кайл! Никто! Твоя богатенькая шлюха бросит тебя, как только поймёт, что ты – пустое место! И не мужик ты теперь, а грязная подстилка мажорки!

Врезать бы ему, чтобы он заткнулся, но патрульные, стоящие у соседнего дома и так уже криво посматривают в нашу сторону… Да и что толку? Он не поймёт. Он уже мёртв внутри, прогнил насквозь, как старое трухлявое дерево. Несмотря на вонь, я наклоняюсь ближе и рычу ему прямо в рожу:

— Ты не отец, Фрэнк. Ты даже не человек. Ты — балласт, который тянет своих детей на дно.

Он не переставая ржёт, и вдруг его рыло зеленеет, а глаза закатываются. Я едва успеваю отскочить, как сосед сгибается пополам, и его выворачивает прямо у порога.

— Смотри, какой я отец! Образцовый! А ты вали к своей сучке, Легенда, и хлебало своё не разевай! Ты такой же мусор, как я! Только я честный, а ты прикидываешься героем!

— Знаешь, Фрэнк, — выплёвываю я, глядя в его свиные, замутнённые глаза. — Кое в чём ты прав: мы из одного болота. Но я хотя бы из него пытаюсь выбраться. А ты идёшь на дно и тащишь своих детей за собой. Вот только что останется после тебя? Искалеченные жизни родных и пара стоптанных ботинок? Ты просто жалок.

Он открывает свой поганый рот, чтобы что-то ответить, но мне плевать на его мнение. Я просто разворачиваюсь и иду прочь. Кажется, он кричит мне вслед, но, к счастью, его голос тонет в гуле ветра и разговорах других людей. Отвращение душит меня. И ради таких, как Фрэнк, Рихард хочет поднять восстание? Да подобные отбросы счастливы жить в говне! Они сами себя в него тащат и другим не дают выбраться.

— Чёрт с тобой, — бормочу я, ускоряя шаг, чтобы не оглянуться.

На улицах индустриального района стоит привычный смрад: уголь, гарь, мусор, смешанный с запахами химии с заводов. Откуда-то доносятся чьи-то истошные вопли, злобный лай бездомных псов и едва различимые крики зазывал с рынка. Небо над головой серое, как саван, и даже солнце кажется тусклым, точно лампочка на последнем издыхании. Самый обычный день в этом аду.

Направляюсь к академии, но в голове всё ещё крутится разговор с Фрэнком. Как вообще возможно так ненавидеть своих детей? Неужели он настолько отупел? Ещё лет пять назад был нормальным мужиком, хоть и специфическим, а сейчас… Стискиваю зубы, чувствуя, как злость начинает вновь бурлить в венах, но усилием воли я заставляю себя переключиться на мысли о турнире. Это мой шанс. Шанс на пока едва осязаемое будущее с Линой, которое может и не наступить, если я не выложусь на полную.

У самого входа в академию замечаю двух молодых парней, яростно сражающихся на клинках прямо на улице. Сталь звенит, пыль стоит столбом, а вокруг, конечно, толпятся зеваки, то ли подбадривая, то ли отвлекая своими криками. Рыжий нападает первым: резкий выпад, подсечка, меч мелькает, как молния. Но здоровяк с выбритой головой легко парирует и сразу же контратакует, да так, что рыжий едва не падает на задницу. Толпа беснуется, кто-то кидает пустую бутылку, и она разбивается о камни, разлетаясь осколками во все стороны. Чёрт, в залах, похоже, сегодня не протолкнуться.

Турнир приближается, и все как с цепи сорвались. Слухи один другого краше… Пока кто-то с пеной у рта доказывает, что на арену выпустят тварей чуть ли не с фантастического -15 уровня, другие готовы биться об заклад, что монстров не будет вовсе, и нас заставят биться друг с другом, пока