"Фантастика 2025-115". Компиляция. Книги 1-27 - Дмитрий Валентинович Янковский

раз в гробовой тишине. Господа офицеры и их сиятельства князья и графы наверняка ожидали чего-то подобного, но, похоже, все-таки недооценили амбиции своего предводителя. А тот явно не собирался ограничиваться разговорами.

— Пора действовать, милостивые судари. И если вы ждете подходящего момента — вот он, и лучшего уже не будет! Не знаю, как вы, а я больше не собираюсь терпеть убийц и предателей, которые почему-то решили, что этот город принадлежит им. — Морозов расстегнул верхнюю пуговицу на кителе и вполголоса закончил: — И если нас вынудят применить силу — не сомневайтесь, мы ее применим.

Толпа тут же принялась аплодировать — будто по команде…, но как-то жиденько. Точнее, недостаточно единодушно и громко на мой скромный взгляд. И если генералы из особо приближенных явно не жалели ладоней, то остальные оказались не столь активны.

А кто-то, похоже, даже не скрывал, что считает все выступление Морозова второсортным шоу для легковерных.

Не знаю, как я раньше не заметил старшего Гагарина: он, как и всегда, выделялся из толпы, и даже с совсем не героическим ростом при этом умудрялся смотреть на окружающих сверху вниз. А к лицу его сиятельства будто намертво пристала улыбка, с которой умудренные опытом взрослые обычно разглядывают детей или какое-нибудь потешное зверье в зоопарке.

— А вы? — Морозов, разумеется, тут же безошибочно определил потенциального инакомыслящего. — Что скажете вы, Юрий Алексеевич?

— Я? Что ж, если вас действительно интересует мое мнение — что само по себе в высшей степени сомнительно, — Гагарин в своей привычной манере нисколько не миндальничал, — то я скажу, что вы сошли с ума. Сейчас не восьмидесятые и даже не девяностые годы, чтобы подобные вопросы решались одной лишь силой. В конце концов, вы, Николай Ильич, глава Совета безопасности, а не банды «братков».

В огород младшего Морозова полетел не то, что камушек — самый настоящий булыжник. Гагарин, разумеется, не стал упоминать конкретные события, однако провел настолько недвусмысленную параллель, что ее понял бы даже гимназист.

— Пожалуй, я даже рад, что вы вспомнили начало девяностых, — усмехнулся Морозов. — Если мне не изменяет память, именно тогда его светлость генерал Градов…

— При всем уважении, друг мой: вы — не Градов. — Гагарин покачал головой. — И нам уж точно не стоит обесценивать и сводить на нет его усилия. Наверняка сейчас среди нас немало тех, кто однажды шагал к Зимнему под прицелом пулеметов, и мы…

— И мы сделаем это снова — если придется! — Голос Морозова громыхнул на весь склад. — Называйте меня, как хотите, Юрий Алексеевич, но я не собираюсь сидеть сложа руки. И если уж статские чины и полиция забыли, как надо работать — этим займется армия!

— Боюсь, вы плохо представляете себе, чем это может закончиться. — Гагарин чуть подался вперед обеими руками навалился на трость. — И если надеетесь, если думаете, что сможете, как и тогда, закончить все за полторы недели — молю вас, Николай Ильич — подумайте еще. Вы… впрочем, как и все мы, наверняка уже забыли, каково это — лезть под пули. Так что почему бы нам не послушать того, кто в последнее время делает это чуть ли не каждый день? — Гагарин вдруг развернулся и посмотрел прямо на меня. — Уверен, нашему юному другу есть, что рассказать о силовом методе решения вопросов.

Что?! Да какого, собственно?..

Вокруг тут же образовалась пустота. Благородные господа и дамы расступились, и я вдруг обнаружил себя стоящим в одиночестве под прицелом нескольких десятков пар удивленных глаз.

— Острогорскому? — Морозов приподнял бровь. И тут же заулыбался. — Впрочем, почему нет? Если я не убедил вас в своей правоте, Юрий Алексеевич — уж он-то наверняка сможет… Прошу, Владимир Федорович!

— Давай, десантура! — Невесть откуда взявшийся Иван легонько ткнул меня кулаком в поясницу. — Народ требует речь.

Я шагнул вперед, судорожно собирая мысли в кучу. Морозов наверняка видел во мне своего человека и союзника, Гагарин — того, кому хватит наглости спорить с главой Совета, почтенная публика замерла в ожидании, а я…

А меня к такому жизнь определенно не готовила. Нынешняя — зато в прежней я уже не раз выступал перед высокими чинами. И пусть мои речи не могли похвастаться изяществом и витиеватыми словесными конструкциями, после них люди поднимались, шли и делали дело.

Как умели — и как это было нужно.

— Полагаю, каждому здесь известно, что для моей семьи все это началось куда раньше, чем я отправился на бал в Пажеский корпус. На родовое поместье Острогорских напали те, о ком в столице тогда даже не слышали… И ночь выдалась весьма жаркой. — Я улыбнулся, разворачиваясь к столу. — Можете не верить, однако соврать мне точно не дадут.

Дядя протяжно вздохнул, закатил глаза, но все-таки кивнул.

— Так что его сиятельство Юрий Алексеевич прав — так уж вышло, что приключений на мою долю в последнее время выпало уж точно не меньше, чем досталось моим товарищам по Корпусу или гардемаринской роте, — продолжил я. — И раз уж вы, милостивые судари и сударыни, спрашиваете — я отвечу: наши враги сильны, коварны и, что куда хуже, потеряли всякие остатки совести и человеческого достоинства. И вы правы, если считаете, что рано или поздно мы будем вынуждены уничтожить их всех до единого!

Публика слушала, не перебивая, и я понемногу втягивался в давно забытый процесс. Слова лились сами собой и, пожалуй, были куда правильнее тех, что я смог бы подобрать раньше.

— Но так же не ошибаются и те, кто помнит о собственной чести. Если мы уподобимся нашим врагам, то чем мы лучше их? На силу можно ответить только силой, однако если использовать ее бездумно, это приведет к последствиям, которые сейчас невозможно даже представить. Вряд ли хоть кто-то здесь желает полноценной гражданской войны. — Я вздохнул и, опустив голову, заговорил тише. — И если вы спросите, что же именно следует делать, то вот вам мой ответ. Не лучший, может, даже неправильный — но другого не будет. Сейчас мы должны держатся вместе. Забыть прежние дрязги и, если понадобится, выступить единым фронтом. Верность отечеству — вот наше оружие! — Я заметил, что Морозов явно собирается добавить что-то, и продолжил чуть быстрее. — Однако лучшее оружие — это то, что никогда не будет использовано. Возможно, настанет время, когда мы вынуждены